Давным-давно, еще в «Дневнике неудачника» (который до сих пор остается одной из самых блистательных и откровенных его книг), Эдуард Лимонов выкрикнул: «Не может быть Лимонова старого!» С тех пор мало что изменилось. Дело, конечно, не в возрасте -- служи Эдуард Вениаминович в госконторе (хотя вообразить подобное решительно невозможно -- закалка не та), его уже через три года проводили бы на заслуженный отдых. Но не тут-то было. Для Лимонова вступление в новую пору жизни -- не повод переобуваться в домашние тапочки. «Перевалив за сорок лет, большой художник хочет Родину, или Бога, или Дьявола, или Нацию. Потому что хочет принадлежать к миру как можно более долговременных категорий, а у индивидуального тела срок годности максимум 80 лет». Потому и мемуары, свою взрослую «Книгу мертвых» пишет о тех, кого уже нет на этом свете. Не только для того, чтобы подвести итоги, но и затем, чтобы на фоне бесконечного мартиролога остаться живым самому. Получилось.

«В «Книге мертвых» есть красавицы, чудовища и несколько героев», -- предупреждает Лимонов в предисловии. Десятки имен. Люди, которых знает весь мир, и люди, которых помнит только ничего и никогда не забывающий Лимонов. Безумная харьковская возлюбленная Анна и Лиля Брик, Венедикт Ерофеев и Иосиф Бродский, Энди Уорхол и Сальвадор Дали, Сергей Курехин и Юлиан Семенов, Натали Саррот и Аллен Гинзберг, сербский добровольческий генерал Аркан и лимоновский телохранитель, национал-большевик Константин Локотков собраны под одной черной обложкой с фотографией-крестом, как в могиле. Не обязательно братской -- многих из этого далеко не полного списка объединяют между собой только смерть и Лимонов.

Многие высказывания Лимонова в адрес именитых покойников кажутся вызывающими, циничными, порой оскорбительными. Но дело здесь вовсе не в зависти или уязвленном самолюбии автора. «Мои требования к искусству очень высоки, мой жизненный цинизм остр, как опасная бритва. Плюс я патологически честен. В результате мои воспоминания о моих мертвых могут только разозлить их родственников, обожателей и друзей». В отличие от большинства мемуаристов последнего времени, Лимонов никогда не преувеличивает своей близости со знаменитостями и, если он всего лишь мимолетно видел кого-то из них на поэтическом вечере или на великосветском приеме, то так и пишет: видел издалека, но так и не подошел. Не понравилось. Скучно. «В Гинзберге или в Фелингетти не было ничего удивительного» -- на подобные характеристики в книге натыкаешься то и дело, и это неизменно звучит как приговор, не подлежащий обжалованию. Лимонова интересуют вещи иного порядка. «У Мэрилин Монро есть несколько фотографий и несколько улыбок, позволяющих думать, что у нее была тайна, что она «знала» что-то, чего не знает никто». Вот это самое главное. Обращаясь к прожитому, Лимонов особенно ценит именно такого рода озарения. А просто «хороший поэт» или «талантливый художник» его не интересуют. И на прошлое он смотрит из будущего. Того, в котором большинство его персонажей превратится в абзацы литературоведческих справочников, а тот же командир Аркан -- в героя почти былинного, вроде Кромвеля или Пугачева. Сам Лимонов хочет не в справочник, а в историю, в миф, «под своды национал-большевистской Валгаллы». И осуждать его за это бессмысленно и нечестно. Все-таки у Лимонова -- как у Мэрилин -- тоже есть несколько фотографий, «позволяющих думать...» А писателем он и так остался первостатейным -- наблюдательным, остроумным, порой беспощадно точным. «О мертвых надо говорить плохое, иначе, не осудив их, мы не разберемся с живыми. Мертвых вообще всегда больше, чем живых. Быть мертвым -- куда более естественное состояние. Поэтому -- какие тут церемонии могут быть, мертвых жалеть не надо. Какие были -- такие и были. Они имели время, все, какое возможно. Если не доделали чего-то... ну, разведем руками».