Август не вчера стал в России месяцем катастроф. Восемнадцать лет назад в эти дни в Москве произошла попытка государственного переворота, предпринятая Государственным комитетом по чрезвычайному положению. В состав ГКЧП вошли тогдашние силовики, которые сочли, что маховик горбачевских реформ раскручивается слишком быстро. Огромная толпа людей собралась у дома на Краснопресненской набережной защищать демократическое правительство России. Первый и последний президент СССР Михаил Горбачев вернулся из своей крымской резиденции, где был блокирован трое суток, и еще четыре месяца оставался в своем кабинете в Кремле. Но именно август 1991-го подписал Союзу окончательный приговор. Тогда это вызывало эйфорию. Сейчас, если верить премьер-министру Путину и социологическим опросам, большинство жителей России считает конец Советского Союза именно катастрофой.

А за год до крушения СССР произошла трагедия, которая многим наверняка показалась зловещим предзнаменованием. Девятнадцать лет назад, 15 августа 1990 года, на шоссе в тогда еще советской Прибалтике разбился Виктор Цой. По сути, первая настоящая отечественная поп-звезда, выросшая сама собой из ленинградского рок-подполья, а не навязанная центральным телевидением и чиновниками из Минкульта и Госконцерта. За десятилетие до него был феномен Высоцкого. Но это явление совсем иного порядка: Высоцкий не поп-идол. Цой же был в своем роде первым и последним: ни десяткам гламурных попсовых клонов, ни бессмертным ветеранам советской эстрады, ни живым легендам "русского рока" не снилась его атомная широта охвата.

В 1990-м общество (которое помнило затмившие Олимпиаду похороны Высоцкого) только что выбралось из трясины застоя. Оно жадно, как человек, которому долго не давали дышать, впитывало сотни томов «возвращенной» литературы и десятки вытащенных из запасника фильмов. И вдруг с изумлением увидело поколение неформалов, которое, оказывается, выросло в грязноватых городских дворах 80-х и уже вовсю напирало снизу: «Дальше действовать будем мы!»

Это поколение десятками тысяч выплеснулось на последние, стадионные концерты «Кино». Многим ценителям кажется, что стадионный период «Кино» хуже подпольного, а «Восьмиклассница» искреннее, чем «Звезда по имени Солнце». Но именно в последние, стадионные годы культ «Кино» стал общенациональным. Это была уже не имитация свободы самовыражения "для узкого круга" и с неизбежными последующими скандалами по комсомольской линии типа легендарного фестиваля «Тбилиси-80», а настоящие огромные шоу, почти как у западных рок-легенд.

Это же поколение месяцами толпилось на ленинградском кладбище вокруг свежей цоевской могилы, твердя как мантру: "Цой жив". Как Элвис, Леннон или теперь вот Майкл Джексон. Только в России не было (и, видимо, не могло быть) Элвиса или Леннона. Был Цой. Советские чиновники оказались в явном ступоре, не зная, что им делать с этими толпами и с этими 15-летними девицами, которые остались зимовать на кладбище, уверяя, что их единственная мечта -- быть похороненными рядом с Ним. Тем более что среди них были и собственные дочери этих чиновников.

Это был культурный шок. И дело было не только в смерти человека по имени Виктор Цой. «Совок» умирал на этих концертах и в этих посмертных очередях к могиле рок-звезды. Умирал явно и наверняка, причем задолго до того, как Михаил Горбачев констатировал в Кремле официальную клиническую смерть СССР.

15 августа этого года, в 19-летнюю годовщину гибели Цоя, сразу в нескольких десятках российских кинотеатров показали документальный фильм Алексея Учителя «Последний герой». Учитель начал работать над ним еще при жизни легенды, но основная масса материала -- это авария, похороны и посмертные интервью близких. Из которых даже самый пафосный фанат уяснит: за геройским сценическим образом жил и чувствовал человек со своими пристрастиями, эмоциями и слабостями.

Фильм был смонтирован в самом начале 1990-х, потом потерялся, а теперь нашлась одна копия. Неизвестно, была ли ее демонстрация включена в программу Года молодежи. Во всяком случае, никакие официальные и партийные функционеры не пытались, к счастью, «приватизировать» мероприятие. Пришли те, кто прочел не особенно заметные сообщения в Интернете.

И фильм, и собравшиеся существенно снизили пафос замысла. В кинотеатр «Художественный», например, пришло много людей из тех, что непрерывно пьют «Клинское» поблизости, на Арбате, у давно переставшей быть мемориальной стены Цоя. А Учитель, снимавший апокалипсические ленинградские дворы периода медленного, но неизбежного затопления советской Атлантиды, не стеснялся показывать не менее апокалипсические лица их обитателей, среди которых полно пьяных, обдолбанных и попросту сумасшедших.

Но большинство в кадре -- обычные юноши и девушки из обычных городских семей. У них трогательно наивные лица, немыслимая одежда и странные прически. Они ни секунды не жили в обществе потребления, не слышали о мобильных телефонах, CD-плеерах, фитнес-клубах и каникулах за границей. В какой-то степени это те, кто и сейчас живет в городах победнее и подальше от Москвы и Питера. И все же их кинопортрет производства 1990 года -- неожиданное зрелище. Как и любая аутентичная картинка времени, вроде бы недавнего, но безвозвратно ушедшего. Как будто смотришь в зеркало, а оно показывает тебя, но таким, каким ты был 20 лет назад.

Неизбежное снижение пафоса заложено и в концертных эпизодах. В основном это не съемки стадионных «блокбастеров», а выступления поскромнее, с плохо выстроенным звуком. Теперь, из 2009-го, слышен и звук, и особенно ярко видно трогательное стремление музыкантов и фронтмена быть похожими на западных рок-героев и чуть-чуть на Брюса Ли. В промежутках между концертными съемками близкие Цоя рассказывают, как он «косил» от армии, как стремился попасть в «Диснейленд» во время американской поездки, как радовался, что сын похож на него -- не спутаешь.

О песнях и текстах почти не говорят. Просто они звучат, как тогда звучали, кажется, из каждого второго магнитофона и каждого третьего окна. Может, сразу после смерти это оказалось незаметно, а может, режиссер концентрировался на чем-то другом, но в какой-то момент тексты и песни Цоя оказались общим культурным кодом сразу для нескольких поколений. Для очень многих из тех, кому сейчас 30, 40, даже 50. Оказались -- и продолжают оставаться. Их продолжают слушать, а те, кому 15 или 20, -- и петь. В том числе и на войне, о которой он пел много и точно, иначе бы не пели. В 15 лет -- «тот, кто в 15 лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе». К 30 или 40 -- «мы заходили в дома, но в домах шел снег».

«Мы ждали лета, пришла зима». Этот раскосый парень в черном много пел о войне и несбывшихся ожиданиях перемен. Как будто, картинно щурясь вдаль поверх микрофона, умел разглядеть ближайшее будущее, до которого не дожил. Это мы -- те, кто подпевал из зала, а потом неделями ночевал на могиле. Кто потом пережил крах страны, кто воевал на Кавказе, или бежал от войны, или просто жил «в стеклах витрин» жизнью городского одиночки. Мы все, вся страна, в какой-то степени оказались героями его песен -- мрачного саундтрека некончающихся времен всеобщего распада и напрасного ожидания "завтрашнего дня".

Надежды не сбылись, зато некоторые вещи незыблемы с конца 1980-х: «Все говорят, что мы вместе. Все говорят, но не многие знают, в каком». Увы, ясное понимание этого не оставляет места для оптимизма.

В «Художественном» половину зала заняла считающая себя очень «рок-н-ролльной» арбатская молодежь с «Клинским»: "На заборе написано "Виктор Цой", но за этим забором ничего нет". Зато другая половина -- обычные люди всех возрастов, включая даже двух школьниц, похожих на умного кролика из советского мультфильма о Винни-Пухе. Часть людей, выйдя, разошлась по ближайшим пабам вспомнить былое за кружкой английского эля, о котором и помыслить было нельзя во времена, когда Цой работал кочегаром котельной и писал музыку к своим стихам.

В пабе у Арбатских ворот, как в Лондоне: гул голосов, футбол на ЖК-панели. Но всего в двух часах на самолете отсюда в нашей стране самая настоящая война. И если смотреть оттуда, паб в Москве выглядит таким же миражом, как если бы смотрели из 1990 года.

Вполне естественно, что Цоя не приватизирует официальная пропаганда, которая успешно включила «в обойму» некоторых звезд золотой эры «русского рока». «Мне не нравится то, что здесь было, и мне не нравится то, что здесь есть», -- неподходящие слова, чтобы попасть на транспарант какой-нибудь «Молодой гвардии «Единой России». Тем не менее «зерна упали в землю, зерна просят дождя». Цой жив!