Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко завершает сезон триумфально -- только что вышедшая премьера «Хореографические шедевры ХХ века» станцована так, что можно смело говорить о европейском уровне. Теперь отчетливо видно, что «Стасик», как нежно зовут его балетоманы, сменил сетку координат: театр перестал считать себя «вторым в Москве» и решил войти в мировую двадцатку. У него есть на то все шансы.

Название спектакля безлико -- какой театр не считает то, что танцует, шедеврами? -- но сочинять афиши Музыкальный еще научится. Главное, что он научился, -- выбирать для себя авторов. И пусть нынешний сезон начался с булыжного «Каменного цветка» Григоровича, последовавший за ним цветной, старательный, простодушный на вид и сложнейший по конструкции бурнонвилевский «Неаполь» заставил позабыть о фальстарте. А эти самые «Хореографические шедевры» говорят о новом взлете.

В вечере три одноактных балета -- Na floresta Начо Дуато, «Призрачный бал» Дмитрия Брянцева, «Маргарита и Арман» Фредерика Аштона. «Призрачный бал», лучший из спектаклей хореографа, что правил балетом Музыкального двадцать лет вплоть до своей трагической гибели в 2004 году, восстановлен в репертуаре из мемориальных соображений. В год премьеры (почти пятнадцать лет назад) меланхоличные танцы призраков в пустом зале, где потусторонний ветер раздувает легкие занавески, смотрелись очень выгодно на фоне обычных сочинений Брянцева, любившего широкий жест, буйный танец и некуртуазные режиссерские ходы (в «Укрощении строптивой» Петруччо, помнится, приводил Катарину к покорности с помощью натурального кнута). Сейчас пять пар, сменяющие друг друга под музыку Шопена, старательно воспроизводят эти «воспоминания о романтическом балете», но контраст уже другой - с сочинениями Дуато и Аштона. И контраст этот Брянцеву невыгоден.

Впрочем, кому вообще может быть выгодно соседство с Дуато? Двадцатиминутная одноактовка, открывающая вечер, вытряхивает зрителей из кресел, уволакивает в ту самую амазонскую сельву, которой посвящен балет (Na floresta в переводе с португальского означает: «В лесу»), и по окончании заставляет долго хватать воздух ртом в немом изумлении. (Первый антракт на этом представлении был непривычно тих -- склонный к обсуждениям театральный народ ходил молча и «переваривал».) Худрук Национальной компании танца Испании и один из самых востребованных хореографов мира сочинил Na floresta двадцать лет назад, но, перенесенные на сцену Музыкального его ассистентами Кевином Ирвингом и Евой Лопес Кревиллен, лесные танцы смотрятся так же свежо, как утро в амазонской сельве. На заднике -- размытые очертания тропических растений (словно в воздухе стоит влага, как это и бывает в джунглях), свет неярок, будто там наверху смыкаются кроны деревьев. В музыке Эйтора Вила-Лобоса и Вагнера Тисо (исполненной на национальных бразильских инструментах, потому эта часть вечера вынужденно идет под фонограмму) -- вскрики птиц, шелест анаконд и добродушные улыбки кайманов; это лес.

И это театр, то есть взгляд на театр Начо Дуато. Ансамбль, а не капризы прим. Общее дело, непрекращающаяся ни при каких обстоятельствах жизнь.

Жизнь эта быстра и плавна -- движения «выстреливают» мгновенно, но каждое из них, заканчиваясь, не прерывает общий поток текста. Вот женщина в руках у мужчины моментально швыряет руки и ноги в разные стороны, и сразу же закрывается, как за секунду отцветший южный цветок. Вот другая, скорчившись на полу, поднимает одну руку вверх, и пространство сцены прорезает выгнутый, чуть надломленный, но до невозможности естественный изгиб стебля, опять-таки опадающий и вянущий практически мгновенно. То, что закончилось, исчезает за новой картинкой -- без надрыва и без рефлексии, с интонацией детского какого-то восторга. В этом балете нет смерти, хотя жизнь в нем так спешит, просто «жизнь» это не один цветок (человек), а вся огромная и разноликая сельва.

Это не значит, что десять человек, которые ведут спектакль, танцуют всегда вместе. В Na floresta есть соло, в котором девушка кажется каким-то неоткрытым еще учеными амазонским существом, равно свободно перемещающимся в воздушной и водной среде. Есть трио, где два танцовщика таки соперничают за балерину, пусть тайным, оттого не менее опасным, жестом. Но главное -- непрестанное глубокое и общее дыхание настоящего леса (истинного мира; подлинного театра) -- передано ансамблем с удивительной чистотой. Пожалуй, еще ни разу -- ни в Большом, ни в Мариинке -- мы не наблюдали такой готовности артистов подчиниться, поверить автору, транслировать его. Не наблюдали и такого замечательного результата. Все десять человек, что танцуют в Na floresta, -- герои дня. Вот их имена: Виктория Капитонова, Анна Хамзина, Ольга Сизых, Елена Сотникова, Валерия Муханова, Алексей Любимов, Дмитрий Хамзин, Борис Мясников, Георги Смилевски, Семен Чудин.

Последний же спектакль вечера по структуре стал полной противоположностью сочинению Начо Дуато. В балете Фредерика Аштона «Маргарита и Арман» ценность имеют не ансамбли (которых нет), а соло и дуэты, а течение сюжета разрезано на отдельные сцены, отсекаемые промежуточным занавесом. И постановка эта -- о смерти, что, как ни странно, гораздо более привычно живому искусству балета.

На сцене умирает -- все время обозначает чахоточный кашель, присаживается на кушетку -- дама с камелиями. Один из основателей английского балета (не забудем, что протестантская страна обзавелась своей труппой фактически перед второй мировой войной) Фредерик Аштон сочинил свою версию истории, придуманной Дюма-сыном, в 1963 году. Балет был поставлен для Марго Фонтейн и Рудольфа Нуреева, его сыграли в Английском королевском балете. Нынешняя постановка основана на спектакле Королевского оперного театра Ковент-Гарден. Всего пять сцен на музыку Ференца Листа, краткий конспект истории несчастной куртизанки, череда дуэтов с четко расставленными акцентами. Балет, что долгое время ассоциировался только с Фонтейн и лишь спустя многие годы право его танцевать получила Сильви Гиллем, в Музыкальном танцует здешняя прима Татьяна Чернобровкина (ее партнером стал Георги Смилевски).

Более всего это похоже на серию старинных открыток. Так показано каждое па, так оно отделано и так отделено от предыдущего. Открытки эти дивной красоты: особенно замечательны поддержки, когда Маргарита так свободно полагается на руки Армана, что не возникает никаких сомнений в степени доверия героини. Некоторая картинность делает балет несколько архаичным, но ничуть не убавляет его обаяния.

Татьяна Чернобровкина и Георги Смилевски не соревнуются с великими предшественниками -- они просто следуют правилам игры, и у них это отлично получается. Аштон рассказывал не французскую историю -- его Маргарита была воплощением английской добродетели, просто героиня Эмилии Бронте, а не Дюма-сына. И балерина чутко следует хореографии, а не сюжету (что редко бывает с балеринами) -- она играет с английским стилем танца, с этой сдержанностью и сверхаккуратностью. Смилевски досталась задача еще сложнее: в партии Армана есть следы впечатления, что произвел на Аштона Нуреев, -- надменность и грубость, изображение хороших манер и непритворная вспыльчивость. И танцовщик также заслуживает высшей оценки -- ни в чем не копируя знаменитого беглеца, он прорисовывает в воздухе не его реальный силуэт, а тот силуэт, что виделся хореографу.

Можно легко себе представить такой вечер в Берлине, в Лондоне, в Нью-Йорке -- доверие театра к хореографии, абсолютная дисциплина и трудоспособность, результат, который потом нет нужды оправдывать ни вечными нашими «обстоятельствами», ни взаимоотношениями в труппе, ни эпидемиями гриппа. Команда, которая ведет театр (директор Музыкального Владимир Урин, его помощник по международным делам Ирина Черномурова, худрук балета Сергей Филин), добивается удивительного качества. Надеюсь, что и далее продолжат в том же духе.