В разгар лета, когда ничто не предвещает сколько-нибудь значимых культурных событий, Петербург вдруг наводнили сверкающие золотой краской афиши. Оказалось, Давид Тухманов написал оперу «Царица» о Екатерине II, Дмитрий Бертман ее поставил, а Лев Лещенко выступил загадочным «автором идеи». И премьера всего этого великолепия по счастливому стечению обстоятельств настигнет петербуржцев раньше, чем москвичей. В пресс-релизах и многочисленных интервью создатели спектакля обещали золотые горы на сцене (в виде монументальных декораций и сшитых по историческим лекалам костюмов) а также «абсолютно новое видение оперы как формы досуга, способной привлечь внимание самого широкого круга зрителей».

Подозрительным в проекте с самого начала казалось решительно все. Во-первых, время: конец июля, межсезонье (даже от ответа о приглашенных на премьеру знаменитостях организаторы на пресс-конференции уходили: «Ну вы же понимаете -- лето, отпуска»). Во-вторых, с чего вдруг московская труппа ставит оперу московского же композитора в Петербурге? (Забежим вперед. Разгадка спрятана в режиссерском решении финальной сцены, где Екатерина забирается на муляж того самого памятника самой себе, что стоит ровнехонько напротив Александринки. Что было бы символично, когда бы не было смешно.). В-третьих, удивляло, что эстрадный композитор решил написать оперу, а не замеченный прежде в особенном конформизме режиссер взялся ее ставить.

Тут отдельная загадка. Ибо либретто, являющееся, по сути, пересказом учебника истории без малейшего намека на драматургию, зато лихо мешающее приторную сентиментальность с великодержавным пафосом не самый благодарный материал. Скажем, чем может заниматься вдовствующая императрица, уединившись с фаворитом в будуаре? Конечно же решать дела государственной важности. Во всяком случае каждая третья сцена «Царицы» -- ровно об этом. Особенно комично в таком контексте смотрится хрупкая и женственная Екатерина Максакова (она играет императрицу в юности; вся же роль государыни разделена меж тремя солистками -- по одной на каждый возраст и тогдашнего фаворита), провожающая уходящего графа Орлова такими примерно словами: «...Бабник, мот, картежник/ и верный друг в любой беде,/ любимый, хоть и не помощник/ в державном тягостном труде».

Но в конце концов оперные либретто редко могут похвастаться связностью сюжета, предоставляя решать эту задачу музыке. Пол-интриги заключалось в том, что от Тухманова ждали чего-то мюзиклообразного, что в антураже XVIII века могло бы и выстрелить. Увы, с классиком советской эстрады случилось то же, что и с Полом Маккартни: он пожелал примерить на себя мантию «серьзного» композитора. Откуда берется уверенность, что стоит написать что-нибудь «под классику, только проще», и публика, прежде за километр обходившая театры, повалит туда валом, непонятно. Даже обещанного «возвращения в оперу мелодии» не состоялось: сколько-нибудь запоминающихся номеров в «Царице» примерно штуки три.

Спасти спектакль хотя бы отчасти могла радикальная, ироничная режиссура. С этой точки зрения фигура Бертмана кажется более-менее уместной. Но кто из озабоченных «художественным и эстетическим воспитанием молодежи» организаторов даст ему развернуться? Так что все по-барочному пышно, целомудренно и уныло, как тот самый учебник. Нельзя сказать, что совсем блекло: дикие пляски «народа» в костюмах цвета половой тряпки, имперская величественность бала по случаю покорения Тавриды, финальный диалог со шведским королем, в котором участвуют сразу все три Екатерины, безусловно, эффектны. Но в целом «Царица» производит впечатление сериала «Бедная Настя», перенесенного на оперную сцену. Правда, в телепродукте еще была хоть какая-то интрига.