Сказать последнее «прости» убитой в прошлую среду правозащитнице Наталье Эстемировой в Грозном пришло несколько десятков человек. Это немного, но и немало, если учитывать традиционное отношение чеченцев к трауру. Ее хорошо знали. Десять лет назад она стала одной из первых северокавказских знакомых корреспондента «Времени новостей» -- и, наверное, если бы не эта встреча, многое на этом самом Северном Кавказе так и осталось бы непонятным. Понять, что на Северном Кавказе гибнут люди, просто, пока это абстракция. Невозможно смириться, когда понимаешь, что за десять лет успел сложиться недлинный список из имен убитых людей, которых знал здоровыми, деятельными. Тебе, приезжему, они помогали узнать мир, в котором жили. А теперь их больше в этом мире нет.

Десять лет назад, когда чуть ли не вся Чечня бежала от бомбежек и зачисток прочь за пределы административной границы, когда обезлюдевший Грозный лежал сплошными руинами среди непроглядной зимней ночи и освещался только импровизированными факелами разорванных выстрелами газопроводов да убогими сальными свечками на крохотных нищих базарчиках у обочин разбитых в слякоть перекрестков, Наталья Эстемирова оставалась в городе. Как-то успевая выжить в Грозном, который больше всего был тогда похож на нарисованную сумасшедшим художником декорацию к фильму о жизни остатков человечества после атомной войны, она моталась через бесконечные блокпосты в мирную тогда Ингушетию, ездила по равнинным и горным селам и в буквальном смысле спасала людей от зачисток, фильтрационных пунктов, пыток, внезапных исчезновений и просто от смерти.

В шестеренки федеральной силовой машины, введенной в Чечню, чтобы бороться с терроризмом, нередко попадали люди, не имевшие отношения к террористам -- по крайней мере, в чисто юридическом смысле этого слова. Наталья Эстемирова была среди тех немногих, кто пытался спасать таких людей. И сделать так, чтобы силовая машина, вместо того чтобы решать свою благую задачу, не превратилась в раскручивающийся маховик взаимной бессмысленной ненависти федералов и чеченцев.

Ведь на Северном Кавказе не бывает неотмщенных смертей. И если на войне убивали невинного, его семья, которая запросто могла до этого даже не помышлять ни о каком джихаде, а думала только о том, как сохранить или восстановить дом, вырастить детей и дать им возможность учиться и работать, становилась обязанной отомстить. Никто не верил в прокуратуру и суд, почти никто не знал виновных в лицо -- выходило, что отомстить силовой машине можно было, только уйдя в лес, взяв в руки оружие и присоединившись к непримиримым боевикам. От этих «издержек» силовой работы возникал обратный эффект.

Такие люди, как Наталья Эстемирова, старались сделать так, чтобы невинные не исчезали. А если исчезали, то находились бы, и по возможности живыми. А если не удавалось найти живого, то хотя бы помочь родственникам узнать о судьбе пропавшего или похоронить его тело. Чтобы родственники шли не в лес, а сначала в офис «Мемориала», а потом -- в прокуратуру, и в милицию, и в суд -- туда, где в нормальной жизни гражданину положено искать и находить защиту от несправедливости. Часто это была трагическая работа, но иногда она приносила удачу. Именно поэтому в Чечне (и в Ингушетии) к правозащитникам совсем другое отношение, чем в остальной России. В остальной России их в основном воспринимают чуть ли не как юродивых, чье кликушество создает неприятную рябь поверх глянцевой телевизионной картинки. А там просто слишком много людей, обязанных им реальным спасением. Почувствовавших на себе, что такое право, и знающих, что его возможно защитить даже в ситуациях, которые кажутся безнадежными -- причем не автоматом Калашникова, а законом.

Десять лет назад одного взгляда на грозненские улицы, по которым ходила Наталья Эстемирова, было довольно, чтобы понять, что она ходит по краю смертельной опасности. Было наивно, но хотелось верить, что после того, как улицы эти были восстановлены из руин, край смертельной опасности отодвинется куда-то за пределы повседневности. Череда резонансных убийств и покушений, вести о которых становятся на Северном Кавказе чуть ли не ежедневными, свидетельствует, что это не так. По краю ходят ежедневно правозащитники, чиновники, министры внутренних дел, президенты республик, постовые милиционеры, обычные граждане.

После каждого покушения или убийства высказываются версии, которые президент Дмитрий Медведев на днях справедливо назвал «неприемлемыми»: если их принять по-настоящему вдумчиво и близко к сердцу, непонятно, как жить. Первая версия обычно касается боевиков -- но если боевики убивают в 2009 году чуть ли не чаще, чем в 1999-м, что же это за борьба шла с ними все это время и к каким итогам она привела? Вторая версия -- федеральные силовики, которые убивают, чтобы спрятать концы в воду, избавиться от свидетелей или предъявить убийство как доказательство несостоятельности того или иного чиновника. Но если это так, как можно доверять таким силовикам борьбу с боевиками? Третья версия -- местные силовые структуры или местные же чиновники, стремящиеся запугать общественность или не щадящие друг друга во "внутрикорпоративной" конкуренции. Но что же это за местная власть, внутри которой до такой степени прозрачности растворились границы допустимого?

Глава правозащитного центра «Мемориал» Олег Орлов, который годами работал рука об руку с Натальей Эстемировой, сообщил, что ей угрожали власти Чечни, и практически прямым текстом обвинил в убийстве президента Чечни Рамзана Кадырова. Г-н Кадыров как будто позвонил г-ну Орлову и объявил о своей непричастности, но потом передумал ограничиваться простым мужским разговором и сообщил, что подает в суд за клевету -- что, в сущности, тоже можно считать положительным итогом работы правозащитников в области воспитания правосознания проживающих на Северном Кавказе граждан. Вчера исковое заявление Рамзана Кадырова к Олегу Орлову было подано в ГУВД Москвы.

В сущности, правозащитник и президент Чечни высказали две из неприемлемых версий: правозащитник -- что региональная власть способна убивать, президент -- что некто в современной России, стране, старающейся на равных с Соединенными Штатами участвовать в решении судеб планеты в XXI веке, может подставлять эту самую региональную власть посредством убийства. Суд, по сути, поставлен перед необходимостью решить, какая из неприемлемых версий менее неприемлема. К слову, победа чеченского президента над правозащитником может быть и будет выглядеть достойно с точки зрения федерального официоза, но она едва ли добавит Рамзану Кадырову популярности в республике -- по причине описанного выше отношения к правозащитникам.

Покушение на министра спорта Ингушетии то ли подтверждено, то ли нет (при наличии вполне реальных погибших). Но оно не могло не вызвать пересудов: этот новый министр был назначен в прошлом году новым президентом Юнус-Беком Евкуровым вместо прежнего, осужденного за коррупцию. 22 июня этого года президент Евкуров был надолго выведен из строя страшным взрывом, искорежившим его служебную машину, когда он ехал на работу. В Ингушетии, где Евкуров за неполный год президентства успел завоевать популярность среди граждан своей открытостью и жесткостью в отношении коррумпированных чиновников, многие полагают, что даже если исполнителями и были боевики, заказ вполне могли оформить и коррупционеры, неготовые лишаться своих кормушек. Или кто-то, кому бывший военный разведчик Евкуров, как нельзя лучше подобранный для назначения на труднейший участок Кавказа президентом Медведевым, мешал в аппаратных играх. Так или иначе, ряд наблюдателей видит, что прижатая Юнус-Беком Евкуровым ингушская коррупционная пружина в его отсутствие вновь начала разжиматься.

Одним из первых знаков этого сомнительного «ренессанса» стало оправдание осужденного за коррупцию бывшего министра спорта. На Северном Кавказе, где в ходу целые войны за должности, едва ли найдется человек, который не подумает о связи оправдания бывшего министра с покушением на министра нынешнего (или его сотрудников). Разумеется, это неприемлемая версия. Но едва ли более приемлемо «вешать» разборки в области управления республиканского спорта на боевиков, которые все-таки обычно воюют в основном с силовиками.

Президент России прав: ни одна из этих версий неприемлема. Между тем ни в одном резонансном кавказском случае последних месяцев следствие еще не предъявило убедительных результатов. И пока это так, «неприемлемые версии» будут продолжать будоражить умы жителей и без того неспокойных южных российских провинций.