На лекции, посвященной творчеству Михаила Врубеля, профессор Михаил Алленов показывает поздние, сделанные из окна психиатрической больницы рисунки художника. Профессор обращает внимание на то, что обычный пейзаж из окна становится свидетельством того самого немого вопля, что шокирует в знаменитом манифесте экспрессионизма -- «Крике» Эдварда Мунка. Вся природа, кроны деревьев, контуры предметов -- комок оголенных нервов. Глаз прикасается к ним, и мир вопит от боли. Знаменитый английский скульптор Энтони Гормли экспрессионистический эксперимент по оголению нервов мироздания доводит в своем творчестве до апогея. И в своей кульминации раскрытия «новой антропологии» Гормли удается мир с миром примирить.

Искусство Гормли соотносится с традиционной скульптурой так же, как музыка Филипа Гласса с музыкой Баха. Минимализм вместо барокко при сохранении, однако, щедрой многозначности восприятия рождающихся образов. Все полнокровное и осязаемо-плотное в представленном сегодня в Москве скульптурном ансамбле Гормли «Поле притяжения» выветрилось в каркасные, сваренные из нержавейки лучики-антенны-нервы. Эти лучики-нервы моделируют фигуры реальных людей, жителей английского города Гейтсхеда. С 200 добровольных помощников были сняты гипсовые слепки. Потом в пустые гипсовые слепки вставляли сваренные друг с другом металлические прутья. Гипс в завершении разбивали, и получался лучистый человек с сохранением индивидуальных особенностей физиологии. В зале «Гаража» стоят и лучистые дети, и их мамы и папы, бабушки и дедушки; вообще лучистые взрослые: люди толстые и тонкие, молодые и пожилые. В огромный зал, населенный фигурами жителей Гейтсхеда (у каждой фигуры свой номер, соответствующий имени в отдельно вывешенной в зале таблице), пускают зараз лишь по 16 человек. Это верно. Иначе контакт с творением Гормли невозможен. А он потрясает. Сам скульптор называет скульптурный ансамбль «концентрацией присутствующего отсутствия». Пространственная сквознота форм улавливается в каком-то тихом движении. Ты делаешь шаг. Свет по-другому упал на соседнюю фигуру. Цезуры между лучистыми людьми изменились. Планы наложились по-другому. Фигуры будто шевелятся и вовлекают в общение. Взывают к нему. Свет и пространство помогают воспринять контакт как чудо. Улавливание незащищенной, обнаженной нервной сущности человеков становится действом почти сакральным. Постигая эту сущность, мы забываем о физиологии и открываем для себя тайну сопричастности тому, что в эпоху барокко называли звеньями единой «Цепи бытия».