«По какой моей вине эта ненависть ко мне?» -- поет теплым голосом Светланы Светиковой французская цыганка Эсмеральда. «Я буду верною женой, но поклянись мне головой, что эту тварь повесят», -- маленьким, противно звучащим на верхах голосом Анастасии Стоцкой выставляет ультиматум своему жениху аристократка Флер де Лис. И страдает Квазимодо -- Вячеслав Петкун: «Может быть, ты улетела с тем красивым капитаном...» -- и что-то там еще про невенчаную жену. Юлий Ким, переложивший текст мюзикла на русский язык, придал ему отчетливый колорит жестокого романса -- и тем точно определил координаты нового московского мюзикла на карте искусств.

Жестокий романс всегда несколько отстранен от обыденной жизни чрезмерностью страстей и все же всегда принадлежит ежедневности -- потому что страсти эти абсолютно понятны в своей основе. Создатели оригинальной версии «Нотр Дам де Пари» либреттист Люк Пламондон, композитор Ричард Кочанте, художник Кристиан Ратц и режиссер Жиль Маю историю, рассказанную в романе Гюго, перевели в спектакль, полный страстей и обыденности одновременно.

Трое мужчин хотят получить одну женщину и хором об этом поют. Поют хорошо -- что монах Клод Фролло (Александр Маракулин), что капитан Феб (Антон Макарский), что горбатый звонарь Квазимодо (Петкун). И музыка весьма неплоха -- трио с французским наименованием Belle (у нас оно запомнится рефреном «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой») стало визитной карточкой мюзикла в мире, сингл побил многие рекорды продаж. Но это трио -- одна из немногих сцен, когда режиссер не приземляет героев.

Самая родная биография досталась капитану Фебу. Должно быть, он командует ОМОНом -- во всяком случае его подчиненные одеты в черные объемные костюмы (так вспучивается одежда над бронежилетами) и вооружены дубинками. Сам лучезарный Феб тоже не прочь при случае пустить дубинку в ход -- под конец второго акта он мастерски, одним ударом, убивает предводителя бродяг Клопена (Сергей Ли). Свидание девушке он назначает в натуральном притоне, где гуляют голые бабы (нет-нет-нет: телесное трико, под которым виден целомудренный лифчик) и полуголые мужики. И сразу после встречи Феба с Эсмеральдой занавес отсекает сцену, оставив парочке единственное место действия -- раскрытую постель. Раненный злодеем Клодом Фролло и еле передвигающий ноги Феб покаянно плетется к своей невесте Флер де Лис -- и вот тут он выслушивает про «тварь», «шлюху», и «мой милый, ты не ангел, я тоже не овечка».

Биография поэта Гренгуара, чья страшно фальшиво спетая Владимиром Дыбским ария «Пришла пора соборов кафедра-а-а-альных» открывает спектакль, тоже понятна. Он безусловно успешный эстрадный исполнитель: сытый, самодовольный, моторный. Ради развлечения иногда посещающий довольно опасные места. Роль не предполагает активного участия Гренгуара в действии, его выходы прослаивают сюжет отдельными номерами (на празднике шутов -- с пробегом вдоль рампы «Я -- шут! Ты -- шут! Все! Здесь! Пля! Шут!»), но в той единственной сцене, когда с ним что-то происходит (поэта собираются прикончить бродяги -- обитатели Двора чудес), актер, сидя в мешке, не забывает кокетливо поправить упавшую на глаза прядь волос. Дыбский вообще своей роли соответствует замечательно: на поклонах он не постеснялся торжествующе повторить выходную арию, лажаясь в тех же самых местах.

Эсмеральда и Клод Фролло точны и актерски, и вокально: в Светиковой торжествует какое-то растительное обаяние, а в красивом баритоне Маракулина кипит ярость, сменяющаяся отчаянной надеждой. Он шарахается от скалящихся химер, разъезжающих по сцене на высоких прямоугольных столпах (вроде коробок из-под больших холодильников), сползает по ним, добавляя краску живого драматического страдания в небогатый на то спектакль.

Но, конечно, лучше всех был Петкун. Он выглядел своим для всего лучшего в этой постановке: для дивной декорации (серая неровная стена, то открывающая келью-пещеру, то абсолютно безжизненная), для отлично работающего кордебалета и акробатов, цепко ползающих по стенке вниз головой и катающихся на огромных колоколах (хореограф Мартино Мюллер отвечает за все агрессивные вылазки бродяг), для чувственной девочки Эсмеральды и для мрачного монаха Фролло. И все же отдельным от них.

Не знаю, уйдет ли это на дальнейших спектаклях, когда лидер «Танцев минус» привыкнет к новой -- театральной -- роли. На премьере взъерошенный Петкун, выкрашенный рыжей краской, подволакивающий ногу и таскающий огромный горб, смотрел в зал с вызовом, ужасом и надеждой -- как, должно быть, мог смотреть на окружающий мир сам Квазимодо. Петкун пел, не жалея себя, не просчитывая графика будущих спектаклей, иногда хрипя, и оправдывал всю эту затею на триста процентов. Потому что с таким чувством правды когда-то пел жестокие романсы Высоцкий. И даже когда Квазимодо, вместо того чтобы сбросить Клода Фролло с собора, спускал его с лестницы, это выглядело вполне органичным. От Петкуна следовало ожидать именно этого.