Революция конца XVIII века во Франции, хоть и носит название великой, была и не первой в мировой истории, и даже не слишком успешной. Но именно она стала классической и дала миру хрестоматийные уроки, ценность которых, однако, по-прежнему оспаривается. Один из них -- однажды начавшись, революция становится неуправляемой. Другой -- ее цена так высока, что ее победы, если они и есть, могут быть расценены и как поражения.

Революция открывает новые блестящие имена своих творцов, у многих из них масса достоинств, но у большинства -- один роковой недостаток, на который указывал еще замечательный английский мыслитель Эдмунд Берк. В своих «Размышлениях о революции во Франции» он писал: «Слишком сильно ненавидя пороки, они слишком мало любили людей». И наконец, заученный всеми нами, но так и не выученный урок: революция почти всегда пожирает своих детей.

Параллельный мир

Рассуждая о причинах Французской революции, советские историки обычно подчеркивали тяжелое экономическое положение широких слоев населения. Мол, бесконечные повинности, доставшиеся крестьянству от прошлых столетий, становились все более невыносимыми, а многочисленные препоны, стоявшие на пути развития промышленности, ожесточали городскую буржуазию. Однако такой подход не объясняет как минимум того, почему множество знатных французов уже в первые недели и месяцы революции перешло на ее сторону. Мнение большинства современных исследователей -- революция произошла не столько потому, что французы жили плохо, сколько потому, что они стали жить лучше.

В действительности весь XVIII век прошел под знаком улучшения жизни крестьянства, постепенно избавлявшегося от необходимости нести пресловутые феодальные повинности. При этом многие законоположения, считающиеся хрестоматийным доказательством тяжести крестьянской жизни -- вроде абсурдного требования шить платки одинаковой длины и ширины, -- попросту не выполнялись. Да и финансовое положение Франции до последних предреволюционных лет было вполне приличным. Так, тот же Берк констатирует, что «благосостояние Франции еще в середине 80-х годов характеризуется достаточно высокой степенью изобилия». По словам историка, «денежная масса, находившаяся в обращении, составила 88 млн в английской монете, то есть огромное богатство даже для такой большой страны».

Однако улучшение благосостояния французов отнюдь не приводило к усилению их участия в политической жизни страны. Напротив, на протяжении XVIII века власть все чаще ограничивала и без того не самые широкие права общества на политическую активность. Причем причина этого крылась отнюдь не в неуемном властолюбии монархии: просто различным нововведениям в жизни страны больше всего сопротивлялся ее собственный народ. Тот самый, который совсем скоро, на исходе столетия, предпримет едва ли не наиболее грандиозные преобразования в истории.

Большинство спущенных сверху реформ было направлено на унификацию законодательства. А это каждый раз означало потерю тем или иным общественным слоем своих привилегий, что не способствовало популярности правительственных решений. В общем, хотело правительство как лучше, а получало обвинения в деспотизме.

На практике отрешение общества от принятия политических решений привело к формированию параллельной жизни, протекавшей главным образом в разного рода тайных организациях и на страницах популярной литературы. Правительство не могло полностью контролировать этот «параллельный мир», да и не предавало ему особого значения, а между тем именно там ковались кадры для будущей революции.

Еще одной «кузницей кадров» стали юридические факультеты французских университетов. В надежде подняться вверх по социальной лестнице многие выходцы из низов всеми правдами и неправдами стремились получить это престижное образование. Однако, добившись заветной мечты, молодые люди обнаруживали, что никому не нужны -- юристов и так было слишком много. Неудивительно, что именно эти люди, хорошо образованные и не востребованные в старой Франции, оказались в первых рядах творцов Франции новой, революционной. Монархия и не делала попыток привлечь многочисленных интеллектуалов к управлению страной, оставляя их на обочине политической жизни и невольно радикализируя их настроения.

Вдобавок ко всему лихорадило и сам королевский двор.

Война компроматов

Именно двор оставался в XVIII веке центром принятия большинства политических решений. Ведь даже при формально абсолютной монархии в реальности власть короля всегда была ограничена интересами различных придворных группировок. Сам Король-Солнце Людовик XIV вынужден был осваивать искусство лавирования, в чем, кстати, достиг больших высот. А вот его преемники оказались существенно менее талантливы. И если Людовик XV еще как-то справлялся с борьбой партий при своем дворе, то у Людовика XVI это получалось из рук вон плохо.

Будучи увлечен реформированием государства, в придворной жизни он отнюдь не действовал по принципу «разделяй и властвуй», а целиком положился на свою супругу -- австрийскую принцессу Марию-Антуанетту. И это сыграло роль едва ли не более трагическую, чем все социально-экономические перипетии в жизни страны.

Королева не отличалась ни щедростью, ни дружелюбием. Вопреки распространенному мнению прозвище -- Мадам Дефицит -- она получила не за слишком щедрые пожалования придворным, а за то, что доставалась ее милость лишь узкому кругу приближенных. «Равноудалив» от себя большинство представителей древних аристократических родов, королевская семья в отместку получила яростную кампанию по собственной дискредитации.

В 80-е годы по всей Франции распространились многочисленные брошюры порнографического содержания с Марией-Антуанеттой в главной роли. Из этих книжечек следовало, что королева -- лесбиянка и нимфоманка.

Подобные тексты сами по себе подрывали авторитет королевской семьи, а в сочетании с распространившимися сведениями о тратах королевского двора стали катастрофическим ударом по репутации короны.

Настоящим бестселлером стал опубликованный в 1781 году «Королевский отчет», в котором приводился поименный список получателей королевских пансионов и денежных наград. «Отчет» выдержал 17 переизданий, а его суммарный тираж, по некоторым сведениям, составил до 40 тыс. экземпляров -- цифра по тем временам огромная.

А в 1786 году нанятая одним женевским банкиром группа публицистов обрушилась с серией памфлетов на политику королевского министерства финансов. Из этих памфлетов следовало, что корона сознательно играет «на понижение» и преследует на бирже свои корыстные финансовые интересы. Банкир решал собственные финансовые проблемы, а авторитет королевской семьи падал все ниже и ниже.

Настоящей катастрофой стала в этом отношении небезызвестная «история с ожерельем». Одна из приближенных Марии-Антуанетты объявила, что та готова купить великолепное бриллиантовое ожерелье, изготовленное в свое время для фаворитки предыдущего короля. Хотя вскоре выяснилось, что на самом деле королева отказалась покупать драгоценности, скандала избежать не удалось, и усилиями многочисленных журналистов по репутации королевы был нанесен еще один, как оказалось, сокрушительный удар.

Любопытно, что среди активных участников этой «войны компроматов» был, например, граф Мирабо -- будущий герой революции. Вообще многие аристократы, покинувшие двор, перестав надеяться на получение королевских милостей, оказались в первых рядах оппозиции. Именно эти люди -- Ларошфуко, Лафайет, Лозен -- были в числе основателей «Общества тридцати», активно пропагандировавшего расширение участия «третьего сословия» -- буржуазии и крестьянства -- в политической жизни.

Среди представителей этих слоев населения придворные оппозиционеры рассчитывали найти себе союзников. А «третье сословие», начитавшись компрометирующей литературы, было уже вполне готово поддержать дворянскую оппозицию.

"Пусть заседают"

За два века, прошедших с окончания религиозных войн, французам уже стало мало просто стабильности, которую обеспечивала корона. Одно это уже не гарантировало лояльность подданных королю -- что называется, не хлебом единым. Учитывая, что авторитет Людовика XVI, а в особенности его жены был серьезно подорван, любой искры могло оказаться достаточно для разжигания пламени. И такой искрой стал катастрофический неурожай 1788 года, усугубившийся необычайной суровостью следующей зимы. Страна оказалась перед угрозой голода, и это совпало еще и с финансовым кризисом.

Отчаявшись найти компромисс с аристократией, король решился созвать верховный представительный орган страны -- Генеральные штаты, не собиравшиеся с 1614 года. В их компетенцию входило учреждение новых налогов, необходимых для покрытия бюджетного дефицита. Надежды Людовика были связаны с верноподданническими чувствами большинства французов, и, судя по наказам депутатам Генеральных штатов, эти надежды не были лишены основания. В этих текстах короля называют «отцом народа и зиждителем нации Франции», просят разрешить установить ему прижизненный памятник, восхваляют «эту неизъяснимую отеческую любовь к Вашим верным подданным, которая движет Вашими делами и поступками и снискала Вам славу величайшего европейского монарха», объявляют короля «Богом французов». Как вскоре выяснилось, путь от «отца народа» до «короля-безумца» составил меньше года.

Но тогда еще казалось, что у Людовика есть немалые основания рассчитывать на поддержку широких слоев населения. И неудивительно, что король поддержал предложение уравнять количество депутатов от третьего сословия и суммарное число представителей первых двух -- дворянства и духовенства. На практике королевское решение не устроило никого и обернулось скандалом, перетекшим затем в революцию. Депутаты от дворянства и духовенства были всерьез обеспокоены тем, как бы король не перетянул третье сословие на свою сторону. Но и у того были свои претензии к короне. Ведь, несмотря на уступки, собравшиеся 5 мая 1789 года в одном из версальских дворцов Генеральные штаты должны были заседать по старому, родом еще из семнадцатого столетия, регламенту. В соответствии с ним депутаты от третьего сословия должны были входить в зал заседаний не через парадный, а через черный вход, а заседания должны были происходить по сословиям, причем третьему выделили зал для игры в мяч -- место далеко не самое респектабельное. В общем, поманив буржуа призраком политической власти, король не пошел на серьезные уступки.

Причем неудачное решение короля фактически отрезало возможность для совместных заседаний представителей всех сословий, ведь дворяне и духовенство небезосновательно опасались, что в таком случае преимущество окажется на стороне буржуа. В итоге последние решили сыграть на опережение.

17 июня депутаты от третьего сословия, среди которых было немало еще вчера безработных юристов, объявили себя Национальным собранием, претендуя на то, чтобы говорить от лица всей Франции. Людовик попытался было восстановить контроль над ситуацией, 23 июня лично явившись в зал, где заседало новоявленное собрание, с тем чтобы отменить его постановление -- французские короли не раз использовали этот способ воздействия на выборных собраниях самого разного уровня. Казалось, сработает и на этот раз. Но тут в дело вмешался позавчерашний придворный, вчерашний обличитель короны и сегодняшний лидер народного движения граф Мирабо, громко объявивший монарху: «Находясь здесь по воле народа, депутаты разойдутся, только уступив силе штыков».

На самом деле у Людовика не было даже этих самых штыков: стремясь решить финансовые проблемы, он отдал армию на откуп влиятельным аристократам, не преминувшим настроить ее против короля. Все, что оставалось монарху, -- сказать: «А впрочем, черт с ними, пусть заседают!»

Дальше события развивались стремительно. 9 июля Национальное собрание провозгласило себя Учредительным, намекая тем самым, что страну ждут масштабные перемены. А граф Мирабо -- этот первый оратор великой революции -- восхвалял ее за то, что она произошла «без злодеяний и слез».

Белая черта

Париж между тем бурлил: 13 июля был разграблен Арсенал, Дом инвалидов и городская мэрия, а 14-го многочисленная вооруженная толпа подступила к Бастилии. Старая крепость была главным символом власти и произвола короля. Построенная в 1370--1382 годах, она уже с XV века служила тюрьмой, в которой содержались политические заключенные. Среди наиболее знаменитых -- легендарный человек в Железной маске и тот, кто одним из первых сделал предположение, что под ней скрывается брат Людовика XIV -- Франсуа-Мари Вольтер, отметивший своим присутствием это заведение дважды.

Бастилия к тому же была еще и складом оружия и пороха, столь необходимого восставшим. И они потребовали, чтобы их пропустили внутрь.

А после отказа коменданта Бастилии маркиза де Лонэ от предложения добровольно сдаться -- начали осаду. Комендант в ответ решил взорвать крепость, но подчиненные ему офицеры потребовали созвать военный совет, на котором почти единогласно решили сдаться. Был поднят белый флаг, и спустя несколько минут по опущенному подъемному мосту толпа проникла во внутренний двор Бастилии.

Не обошлось без расправ -- комендант был обезглавлен, несколько офицеров и солдат были повешены. А заключенные Бастилии -- их оказалось всего семь -- были выпущены на волю. Самым известным среди них был граф де Лорж, содержавшийся здесь в заключении более сорока лет. Правда, узников могло бы быть и восемь: буквально за десять дней до этого в лечебницу Шарантон перевели знаменитого заключенного маркиза де Сада, который провоцировал собиравшуюся у стен крепости толпу тем, что кричал из своего окна в самодельный рупор, что в Бастилии избивают и убивают патриотов. К слову, при взятии Бастилии камера де Сада была разграблена и многие его рукописи сожжены.

Бастилию решили снести, что оказалось непростым делом. Восьмибашенную (по шесть этажей) крепость длиной около 65 и шириной 35 м разбирали почти два года. Одновременно из битого камня крепости делали миниатюрные изображения Бастилии и продавали как сувениры. О бывшей когда-то страшной крепости-тюрьме осталась напоминать лишь выложенная брусчаткой белая черта, обозначающая контуры стен разрушенной крепости. На пустыре же поставили табличку с надписью Dйsormais ici dansent -- «Отныне здесь танцуют», и ежегодно здесь стали устраиваться народные гулянья. А с 1880 года годовщина взятия Бастилии празднуется французами уже как национальный, государственный праздник.

Традиция 14 июля танцевать на площади Бастилии сохраняется до сих пор.

Декларация прав

После преобразования Национального собрания в Учредительное и взятия Бастилии перед депутатами, неожиданно для самих себя оказавшимися революционерами, встал вопрос идеологического обоснования собственных деяний. Копаться в архивах в поисках прецедентов было почти бессмысленно: всем было более или менее очевидно, что творятся события уникальные во французской истории. Зато другие страны нечто подобное уже проходили: у всех на памяти еще оставались события, за десятилетие до этого развернувшиеся в другой части света -- на американском континенте. Тем более что многие из деятелей первых лет Французской революции принимали участие и в борьбе за независимость США.

Главный ее документ -- «Декларация независимости» -- лег в основу французской «Декларации прав человека и гражданина», принятой Учредительным собранием 26 августа 1789 года.

Этому предшествовало несколько событий. В ночь на 6 августа многие депутаты Учредительного собрания от дворянства по очереди взошли на парламентскую трибуну и торжественно отреклись от своих сословных привилегий -- происшедшее было названо кем-то из современников «Ночью чудес». В следующие несколько дней Учредительное собрание отменило все личные феодальные повинности, сеньориальные суды, церковную десятину, привилегии отдельных провинций, городов и корпораций и объявило равенство всех перед законом в уплате государственных налогов и в праве занимать гражданские, военные и церковные должности. По сути, депутаты реализовали программу, которую королевская власть медленно и безуспешно пыталась реализовать на протяжении нескольких предреволюционных десятилетий.

Такова оказалась цена концентрации власти: самым неожиданным образом король стал выглядеть главным препятствием осуществления им же самим задуманных реформ.

А принятие в конце августа «Декларации прав» стало свидетельством окончания первого этапа Французской революции. Отныне, по замечанию историка Алекиса де Токвиля, «французы стали похожи друг на друга». Декларация провозглашала равенство всех перед законом, неотчуждаемость прав человека, свободу мнений и слова, а также неприкосновенность частной собственности и принцип народного суверенитета. Принятие «Декларации» парижане отметили многодневными народными празднествами.

Гильотен и история

Взятие ненавистной Бастилии, победа третьего сословия, свобода, равенство, братство -- казалось, все закончилось столь успешно и потребовало малой крови. Но все только начиналось. И еще пять лет по всей Франции будет свирепствовать гражданская война. Политические противники последовательно уничтожали друг друга. И, наконец, остались преимущественно проходимцы. Они-то и взяли власть и довели страну до такого состояния, что управу на них смог найти только диктатор Наполеон.

А еще спустя десятилетие с лишним была реставрирована монархия.

Стоило ли это потоков пролитой крови? Что перевешивает при оценке Французской революции -- романтичная «Марсельеза», ставшая гимном Франции, или казнь королевской четы, ужаснувшая и оттолкнувшая от нее Европу, Гражданский кодекс Наполеона или столь востребованное изобретение доктора Гильотена? Историки и политики спорят по-прежнему.