Подобно самой жизни Александра Христофоровича Бенкендорфа (1782--1844), книга Дмитрия Олейникова о первом российском шефе жандармов распадается на две части. Граница понятна: 14 декабря 1825 года, день восшествия на престол императора Николая I.

Кто такой Бенкендорф до воцарения Николая Павловича? Хороший остзейский дворянин, чье карьерное восхождение во многом обусловлено дружбой его матери с императрицей Марией Федоровной (супругой Павла I). Гвардейский офицер, непрестанно ищущий рискованных приключений. В 1802--1804 годах он сопровождает генерала Е.М. Спренгтпортена в инспекционной поездке (сперва по Сибири -- и добирается до полярного круга; потом по югу России -- и, определившись волонтером, сражается в Грузии). В 1804--1805-м командует албанско-греческим легионом на острове Корфу; в 1805--1807-м воюет с французами. После Тильзита состоит при нашей миссии в Париже (ставшим «дружественной» столицей), где между делом добивается любви первой французской актрисы мадемуазель Жорж (одним из предшественников удачливого бонвивана был сам Наполеон) и организует ее «бегство» в Россию (Наполеон, кажется, скорее обрадовался, чем огорчился; мадемуазель Жорж очаровала Петербург, стать женой своего рыцаря ей, однако, не удалось). При первых раскатах «грозы двенадцатого года» императорский флигель-адъютант носится между армиями Барклая и Багратиона; потом успешно «партизанствует»; 11 октября его отряд первым входит в оставленную французами Москву, и Бенкендорф (уже генерал-майор) становится комендантом разоренного полумертвого города. Заграничные походы -- «битва народов» под Лейпцигом, боевые действия в Нидерландах, за которыми последовало восстановление независимости королевства, сражения во Франции... Восхождение по служебной лестнице: 1819-й -- генерал-адъютант, 1821-й -- генерал-лейтенант. За энергичные действия во время петербургского наводнения и при ликвидации его следствий (временный комендант особенно сильно пострадавшего Васильевского острова) награжден табакеркой с портретом государя и 50 тыс. рублей...

Яркая история? Безусловно. Не менее увлекательно будут читаться и ранние страницы жизнеописаний тех сверстников Бенкендорфа, что, как и он, достигнут вершин в николаевское царствование. И Михаил Воронцов отнюдь не равен «полумилорду» пушкинской эпиграммы, и Александр Чернышев («злой следователь» по делу декабристов, которого Олейников, аккуратно повторяя мемуарные свидетельства, упорно противопоставляет «доброму» Бенкендорфу) был человеком незаурядным, и Алексей Орлов не одной личной преданностью Николаю карьеру сделал, не говорим уж о Павле Киселеве... Но сколь угодно эффектные предыстории их обретают смысл лишь в свете настоящих историй -- историй не смелых генералов, толковых администраторов, ловких дипломатов и разведчиков, но государственных деятелей, доверенных лиц императора Николая, политиков, определивших «лицо» его эпохи.

Ровно в тот самый момент, когда «предыстория» Бенкендорфа сменяется его историей, книга Олейникова безнадежно блекнет. На смену вполне законному гибриду «авантюрного романа» и «романа карьеры» приходит не исследование политических и идеологических контроверз николаевской эпохи, а безудержная (и временами безвкусная) апология доброжелательного, превосходно воспитанного, толерантного, снисходительного к людским недостаткам, строго блюдущего государственные интересы рыцаря без страха и упрека. Один у Александра Христофоровича грех -- превеликий охотник был до женского полу (но и хороший семьянин). Ну еще анекдотическая рассеянность...

Я вовсе не намерен выписывать обвинительный акт начальнику Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, шефу корпуса жандармов, главнокомандующему Императорской главной квартирой (1826), генералу от кавалерии (1829), члену Государственного совета и Комитета министров (1831), графу (1832) А.Х. Бенкендорфу. Я, и советским студентом будучи, знал, что Третье отделение не НКВД, Бенкендорф не Дзержинский (Ежов, Берия), а Николай I не Сталин (Ленин). Не велика мудрость. И в том, чтоб ее констатировать сейчас, никакой заслуги нет. Как нет заслуги в глумлении над декабристами, среди которых были очень несхожие люди -- по идеологическим установкам, по мере участия в заговоре (и собственно бунте), по духовным свойствам, по темпераменту, по складу судеб. О том, что Александр Одоевский то истово каялся и взывал к монаршей милости, то сочинял экзальтированно революционные стихи, писали и советские историки. Но лучшие из них понимали, что Одоевский был прежде всего поэтом, чего автор апологии «доброго следователя» замечать не хочет. Как не хочет замечать, что отношения Бенкендорфа и Пушкина были в сути своей конфликтными (что не подразумевает злой воли Бенкендорфа и не перекрывается теми дипломатичными комплиментами, которые с простодушным азартом биограф выдергивает из пушкинского эпистолярия). Как не хочет замечать, что деятельность ведомства Бенкендорфа оказалась по меньшей мере двусмысленной: государев надзор не мог одолеть бюрократического засилья, мягкой коррупции, инерционности российской политической системы, не мог заменить тех насущно необходимых реформ, о которых Николай I непрестанно размышлял, но не решался осуществить. Как не хочет замечать того, что подлинному государственному деятелю потребны не только преданность сюзерену, личная порядочность, здравомыслие, исполнительность, административная хватка, но и кое-что еще -- творческая смелость, умение угадать вызовы эпохи, готовность спорить с властителем, жертвовать приятными отношениями в высших сферах, быть «непопулярным». Понятно, что в свете советского и в изрядной мере постсоветского опыта не то что обаятельный (в меру циничный, в меру равнодушный и действительно совсем не злой) Бенкендорф, но и глубоко ненавистный ему (как и его патрону Николаю I) Аракчеев глядится едва ли не «ангелом», но такое сравнение ничего не говорит о личностях имперских сановников. У каждого из них была своя жизнь (не равная послужному списку), своя драма, своя ответственность (не только перед властителем, но и перед страной и ее будущим). Но эти материи чужды автору благостного жизнеописания.

Думаю, тут виной тому не только синдром «обратного общего места». (Бенкендорфа долго аттестовали злодеем, следственно, теперь должно представить его в лучшем виде.) Не менее пагубна «монологическая» стратегия, присущая большинству наших жизнеописаний. (Равно -- книг, посвященных творчеству того или иного художника, ученого, мыслителя, исследований чьей-либо практической -- военной, дипломатической, административной, экономической -- деятельности.) Имеется «герой» и энное количество статистов, лучшие из коих «герою» споспешествуют, прочие -- вредят. Но так не бывает! Каждый из нас решает свою жизненную задачу (полное подчинение другому -- случай особый), проходит свой путь. Взаимодействие разных воль строит земную историю. В частности, политическую.

Чтобы понять, кем был Бенкендорф в николаевскую эру, надо задаться вопросом о том, как складывались (и менялись) его отношения с другими крупными фигурантами этого царствования -- государем, императорской фамилией, влиятельными политиками и военными (Сперанский, А.Н. Голицын, Дибич, Чернышев, Л.А. Перовский, Блудов, Паскевич, Киселев, Уваров, Нессельроде, А.Ф. Орлов... -- называю первые пришедшие в голову имена), придворными, иностранными дипломатами, подчиненными по Третьему отделению (фон Фок, Дубельт, Мордвинов), литераторами и журналистами (Жуковский, Пушкин, Греч, Булгарин, Полевой...). Да и о том, чем кончилась (через несколько лет после смерти Бенкендорфа) эпоха его государя, тоже задуматься необходимо. Проделав две эти операции, есть смысл садиться за компьютер. Если повезет, получится серьезное -- и весьма потребное -- исследование.

А из первой (дониколаевской) части книги Олейникова можно прямо сейчас без особого труда соорудить сценарий. И снять роскошный сериал. Если, конечно, найдутся немалые деньги на командировки (Сибирь, Кавказ, Германия, Франция, Голландия), костюмы и декорации.