В афише единственной западной оперы на Чеховском фестивале меня привлек один из участников постановочной команды -- канадский режиссер Барри Коски, который активно ставит оперы в разных театрах Германии и через сезон станет художественным руководителем берлинской «Комише Опер». Поскольку этот театр основан легендарным Фельзенштейном и настаивает на своем режиссерском радикализме, фигура Коски не могла меня не заинтересовать. Спектаклей его до сих пор я не видел, только слышал о забавной «Свадьбе Фигаро», разыгрываемой в патриархальной еврейской среде. Что же я увидел в «Навигаторе»?

Но сначала о том, что услышал. Prima la musica, poi le parole -- сначала музыка, потом слова. Композитор Лиза Лим долгое время провела в Берлине, и это слышится в ее музыке -- в хорошем смысле и в плохом тоже. Музыка Лим едина по своей эстетической установке, в ней есть методологическая, художественная цельность. Это совсем не постмодернизм с его смешением стилей и разношерстицей пластов. Новый авангард с его твердыми принципами лежит в основе творческого метода Лизы Лим. Она, не стесняясь, пользуется разными музыкальными языками, связуя их в единую, цельную речь. Вот только иногда принцип оказывается сильнее живого течения художественной мысли, и это снижает общее впечатление. Патриция Сайкс написала либретто, в котором нет story, но есть прихотливое движение поэтической мысли. Размышления о любви и о человеческой экзистенции. Лиза Лим придумала к этим текстам сложную, прихотливую, интересную музыку. Это не шедевр, не претендент на корону в конкурсах, но достойный, добротный продукт профессионала.

Эту музыку надо грамотно озвучить. И ансамбль Elision под руководством Мануэля Наури делает свою работу просто великолепно. Конечно, были не только репетиции, но и выступления на фестивалях в Канаде, Австралии, Германии, но сыгранность музыкантов в таком сложнейшем материале все равно вызывает восторг. Пятеро певцов-солистов, каждый из которых заслуживает отдельного разбора, и подавно пленяют своей всеохватностью: они поют «своими» голосами, но умеют еще и воспроизводить все возможные виды вневокального звукоизвлечения, петь голосами чужими и при этом хранить академическую точность интонации.

Вот теперь можно поговорить об увиденном. Коски понимает, что в произведении, где есть отдельные части под названиями «преображение» и «соединение», нужно нацелиться на метафизический, мистериальный слой. Сцену отделяет от зала серебристый занавес, спадающий ровными складками; поднимаясь в начале каждого эпизода, он собирается в узкие отсеки с полукруглой загогулиной внизу -- намек на шикарное кабаре и на церковные ткани одновременно. Вместе с художницей Элис Бебидж он делит узкое в глубину и длинное в ширину сценическое пространство на четыре части. Слева глухая серая стена с дверью. Далее направо занавеска чуть выше человеческого роста на стене, перед занавеской (по мере надобности) стулья. Далее нечто вроде гроба на боку, неровная полка, на которую можно залезать сзади, на фоне «пустого пространства». С краю справа во всю ширину отсека плотно закрытая дверь-жалюзи, над ней на панели маленький пейзажик -- что-то вроде аркадских лугов и холмов, намек на вход в райские кущи. Не успевает начаться действие, как мы уже ждем, когда же откроется правая дверь, и предполагаем, что нас всех пустят в конце концов туда, в наполненный солнечным светом рай.

Но прежде надо пройти долгий путь. Он начинается с прелюдии, в которой Коски сообщает о правилах игры. Перед занавесочкой сидят на стульях двое -- женщина в лиловом шелковом платье с круглой маской-шлемом на голове и другая женщина, в коротком платьице, с маской старухи (помните старуху из самого начала «Сказки о рыбаке и рыбке»?), с флейтой. На ней-то и играется вся прелюдия, играется стильно и строго, а мы вживаемся в место действия и понимаем, что разговор с нами будет непростой, и заявлена игра в ритуалы, и мы не вправе ждать связного повествования и обязаны настроиться на мистериальные приемы и приемчики. Коски понимает, что мистерию строить допотопными средствами с развевающимися балахонами, светящимися крестами и дымными факелами сегодня невозможно, и предпринимает отчаянное усилие найти новый язык. На фоне малопривлекательных фальшаков, выходящих из-под рук всякого рода «народных умельцев», эта попытка канадского режиссера выглядит особенно убедительно.

Конечно, нам приходится по ходу дела привыкать к этому языку и учиться его читать. Характерно, что к самому концу мы уже «въезжаем» полностью и даже ловим кайф. А поначалу в первой картине (спектакль идет полтора часа без антракта) четверо персонажей сидят опять-таки под занавесочкой и поют свои прекрасные дикие песни, а из двери справа скованно и словно со стеснением выходит некто большой и тучный, почти голый, густо обсаженный диковинными бабочками. Пока что он не поет. Потом мы уже поймем, что это и есть Навигатор -- его играет контратенор Эндрю Уоттс. Понять даже в конце спектакля, почему его зовут именно так, я не смог. Но вспомнил, что навигатор в жизни автолюбителя сегодня -- главная игрушка. И нет ли в названии намека на то, что этот опус может послужить этаким художественным навигатором в мистериальном мире?

Пока четверо сидят под занавесочкой, у нас образуется много времени вглядеться в них. Коски делает все, чтобы мы узнали определенные жизненные типы, поняли, что речь идет не об абстрактных масках, а о конкретных сегодняшних персонажах. Они потом видоизменяются, переходят друг в друга. Один из самых красивых по музыке эпизодов -- вторая картина. Возлюбленная -- Телайс Тревин с красивым колоратурным сопрано -- в своем лиловом платье лежит в «гробу» и поет о любви, рядом с ней, сзади, оказывается наш Навигатор, даром что мужчина, и отнюдь не тщедушный, тоже в длинном лиловом платье. Они выползают из своего убежища на песок просцениума и предаются любовным утехам под собственное пение. Шут (Омар Эбрахим) с «построенными» мужскими гениталиями в костюме, намекающем на военные занятия, хочет порушить их счастье и пытается пристроиться третьим...

Нет нужды рассказывать все перипетии этого занятного и сложного зрелища. Остаются в памяти все пятеро, одетые в одинаковые лиловые платья, в одном из эпизодов -- единая человеческая природа явлена здесь без скидок на пол и характер. Запоминается зловещая старуха (Филипп Ларсон) в огромном бюстгальтере и с «построенными» женскими гениталиями. В одном из эпизодов ловко обыгрывается эффект «открытой двери», откуда вываливаются на короткое время разные существа, в том числе «космонавты», у которых от их дела остались только шлемы на головах. Они до того нежильцы, что ходят дробными шажками со спущенными штанами. Вообще нет в этом зрелище никого, кто бы ходил, что называется, с гордо поднятой головой. Даже женщина в большом белом бальном платье (Дебора Кайзер) тоже слегка не в своем уме. Все здесь немножко доходяги...

И поэтому, когда в финальном эпизоде к трем «сиренам» (шляпка, черные колготки, черные трусы, черная сумочка -- независимо от пола) из двери справа выходят легко уже нами опознаваемые Навигатор и его Возлюбленная в зловеще-прекрасных костюмах (ткань -- словно из мерцающих металлических листочков разного цвета, мужчина в костюме, дама в длинном платье, головы и лица у обоих тоже скрыты такой же тканью), нам кажется, что пришли Король и Королева. Похожие на тех, мифических, со скульптуры Генри Мура. (Вообще аналогий с артом ХХ и ХХI века по ходу дела возникает достаточно много.) И сирены в страхе движутся к заветной двери справа. Она зажигается лампочками, предвестьями чего-то хорошего. Но в рай нас не пускают, двери не открываются, и так и застывают все участники этого действа в долгом и горестном ожидании. Ожидании Годо?