Неоязычество зародилось в XIX веке в Германии. В его мифе изначально присутствовали два разных элемента -- освобождение чувств от диктата разума и сознание германской исключительности. Первое было связано с культурной модой (романтизм), второе с некоторым запозданием в формировании немецкой нации. Отсюда апелляция к германской мифологии в надежде, что мощь языческих богов поможет немцам объединиться. К концу века романтики выродились в декадентов, призывающих к раскрепощению плоти, а националисты -- в певцов арийского превосходства. Что их объединяло, так это безудержная фантазия при воскрешении языческого прошлого. В России Серебряного века прижился декадентский вариант неоязычества, и даже радикальные националисты сохранили верность православию, пренебрегая мощью Перуна. Казус случился с большевиками: когда в богоборческом порыве они стали уничтожать православие, на поверхность вылезли языческие архетипы. Стоя на главном капище страны, живой бог благодушно принимал исступленное поклонение членов племени. В конце концов он закономерно озаботился чистотой их крови и призвал разобраться с евреями. Того, к чему немцы пришли без обиняков, мы достигли кружным путем.

После войны о языческих корнях нацизма написал чудом спасшийся от него в США Эрнест Кассирер, большевистский провал в архаику еще нуждается в своих исследователях. Идеал племенного единства, обернувшийся кровавым расизмом, полностью себя скомпрометировал. Сейчас он популярен разве что среди маргиналов-неонацистов. Но оказался востребован другой элемент неоязыческого мифа -- освобождение от репрессивной цивилизации. Он выступил в ипостасях сексуальной революции и радикального экологизма: освобождали природу внутреннюю (тело) и внешнюю (окружающую среду). Освобождались и женщины от диктата мужчин с их патриархальным Богом. Пантеон языческих богинь пришелся им ко двору. Рационализму западной культуры эти борцы с гнетом цивилизации противопоставляли первобытную яркость чувств и таинственные глубины сверхчувственного. И апеллировали они не к национальному, а к общечеловеческому прошлому -- архаическая техника экстаза не знает национальных границ.

Со временем контркультурный бунт выродился в масскультурные игрища. Теперь примерный яппи выезжает на выходные за город, чтобы слиться с природой в языческом ритуале, а студент-отличник рядится на Хэллоуин ведьмаком или привидением.

По пришествии свободы все эти прелести стали появляться и у нас. Но наряду с ними, а зачастую и превосходя их, стало распространяться и неоязычество фашизоидного толка. Форсирование национальной исключительности было вызвано страхом перед распадом страны и потерей «русскости». Неоязыческий миф пленил тех, кто испугался больше всех, -- люмпен-интеллигентов, не находящих себе места в новой действительности. Русская идея в православной упаковке не подходила им по причине своей «отсталости» (сказывалось советское воспитание), в неоязыческой -- привлекала «научностью» (на ней настаивали и авторы самых фантастических реконструкций). Сейчас неоязычники пространно рассуждают о еврейском заговоре и оздоровляются в священных рощах, побивая друг друга деревянными мечами.

Итак, в стране популярны оба варианта неоязычества. Какой из них возьмет верх, покажет время. Если страхи потери национальной идентичности пойдут на убыль, фашизоидное неоязычество вряд ли будет способно увлечь, как прежде. Если страхи усилятся, славянские язычники могут сменить деревянные мечи и на более современное оружие.