Шесть веков и три вечные темы: жизнь, любовь и смерть. Таков диапазон «Человеческого голоса» -- прошедшего в воскресенье концерта-марафона. Подобными «гигантическими» проектами Гете-институт и Петербургская филармония отмечают самую короткую ночь года уже в третий раз. В 2007-м в центре внимания был орган, в 2008-м -- фортепиано, а оттуда и до голоса один шаг. В самом прямом, физическом смысле.

Голос -- старейший из известных человечеству инструментов -- по праву первородства неизменно требует свиты-аккомпанемента, и вездесущее фортепиано уже тут как тут. Квинтэссенция этого даже не состава, но формата -- песни, в промышленных количествах сочинявшиеся композиторами-романтиками. За них в программе марафона отвечала меццо-сопрано Ирис Вермийон, исполнившая по четыре песни Шуберта и Брамса. Репертуар заезженный донельзя, и вряд ли австрийской певице удалось бы сказать в нем новое слово -- она и не пыталась, просто пела, получая явное удовольствие от музыки и процесса. Зато в исполняемых куда реже «Четырех песнях» Берга развернулась в полный рост, обретя наконец и силу голоса, и подлинность переживания.

И уж тем более нового слова в исполнении песен русских композиторов не сказал бас Алексей Тановицкий. Это вообще особый жанр такой -- голосину показать. Какая действительно разница -- Мусоргский, Чайковский или Рахманинов? Главное -- чтоб у публики потом в ушах гудело, а публика и довольна, чуть на бис артиста не вызвала.

Дуэтный формат в музыке XX и XXI веков -- совсем другая история, разыгранная в лицах сопрано Юлией Хеннинг и пианистом и композитором Штефеном Шляйермахером. Например, сочинение Владимира Раннева «К прохожей» почти полностью редуцировано к тексту, произносимому едва слышным шепотом, практически одними губами, -- тем эффектнее спорадически разрежающие его музыкальные звуки и шумы. В «Человечестве» самого Шляйермахера музыка присутствует в куда больших объемах. Но здесь она будто добровольно уходит на второй план, во всем следуя за стихами Августа Штрамма, написанными в преддверии первой мировой войны, и лишь расцвечивая их милитаристскими образами -- от вагнеровских валькирий до армейских речовок. Держится эта конструкция целиком на харизме Хеннинг -- певица с менее экспрессивной манерой превратила бы ее в монотонное топтание на месте. Сходным образом всякий звуковой мусор в свою музыку тащит Александр Мосолов. «Четыре газетных объявления», написанные в ту же эпоху, к которой обращается Шляйермахер, -- монументальное полотно с вкраплениями кабаретных мотивчиков и текстов в духе «Лично хожу крыс, мышей морить. Есть отзывы. 25 лет практики». Единственная пьеса для голоса соло во всем марафоне -- «Секвенция III» Лучано Берио, почему-то поставленная в отделение, посвященное теме «Любовь». В оригинальном исполнении Кэти Берберян это действительно очень чувственная пьеса, где-то даже с некоторым кокетством. Но голосом Хеннинг владело чистое безумие и бесовская страсть -- если это и любовь, то роковая.

На другом музыкальном и эмоциональном полюсе от этой, несомненно, одной из самых ярких точек концерта -- специализирующийся на духовной музыке Возрождения ансамбль Armacord, образованный в 1992 году пятью бывшими участниками Томанер-хора. Они открыли марафон хоралом Берда Ne irascaris Domine/Civitas sancti tui, который спели почти безупречно, разве что слегка перебрав с патокой. Впрочем, в «Плаче по Окегему» Жоскена де Пре исправились и обрели должный благородный трагизм. Не брезгуют они и сочинениями других эпох: очень эффектно смотрелись исполненные подряд песни Пола Маккартни и Шуберта -- аранжированные в шутливой приджазованной манере вокал-бенда.

Голос -- первейший и самый естественный способ самореализации человека: младенец начинает жизнь с крика, заявляя миру о себе. Организаторы марафона в лице Владимира Раннева предложили слушателям присоединиться к финальному исполнению канона Гайдна «Смерть -- это долгий сон» всеми участниками концерта, для чего в программке были специально напечатаны несложные ноты. Народ, как водится, безмолвствовал.