«Бабьи сплетни» не самая известная из пьес Гольдони в нашем отечестве (впрочем, по-настоящему известной, наверное, может считаться лишь «Трактирщица»), но и не абсолютная новинка для России -- ее ставили, например, в новосибирском «Глобусе», как раз когда им руководил Александр Галибин. Сюжет этой пьесы прост: накануне свадьбы милой девушки Кеккины и влюбленного в нее Беппо городские кумушки пускают слух, что Кеккина не дочь своего отца. Соответственно у парочки тут же возникают проблемы -- потому что отец Беппо никогда не позволит сыну жениться на девушке, чья мать вела себя недостойно; Кеккина кидается в расследование, выясняя, кто все это безобразие придумал, и кончается все вполне счастливо. В пьесе много рюшечек и завитков, в спектакле же Александра Галибина основное внимание сосредоточено на том явлении, что вынесено в заголовок, то есть на бабьих сплетнях. Одна тетка рассказывает другой, другая -- третьей, слух мутирует и приобретает «достоверность» -- и вот этот переброс новости от одной дамы к другой, зарисовки сцен общения сплетниц и составляют основной корпус спектакля.

Понятно, что действие пьесы происходит в Италии, и режиссер не даст нам ни на минуту об этом позабыть. Во-первых, половина текста звучит по-итальянски -- герои то и дело переходят на родной язык Гольдони с языка родных осин. Произношение при этом остается осиновым -- деревянно-коробчатые слова выталкиваются глотками со стуком и грохотом. Не нужно знать итальянский, чтобы вздрагивать в кресле при каждом таком лингвистическом упражнении, -- достаточно элементарного музыкального слуха. Во-вторых, актеры (точнее, актрисы -- в центре сюжета ведь именно дамы) совершенно немилосердно кричат. Да, конечно, итальянцам свойственно повышать голоса, но опять же музыкально повышать их! И, в-третьих, они отвратительно двигаются.

Ну да, героини пьесы Гольдони -- старьевщица, прачка, портниха -- не принадлежат к высшему обществу, так сказать. Но ведь и к низшему они не принадлежат -- отчего ж все движения поставлены так, словно действие происходит в борделе для дальнобойщиков? Что за манера нести тело вперед так, что прежде груди или бедра у цели оказывается причинное место? И эти непередаваемо хабалистые (т.н. «манящие») ноты в голосах! И эдакая портовая вальяжность в манерах прачки! Прачка -- она белье стирает вообще-то, а вы что подумали?

Понимаете, тут дело не только в том, что все эти режиссерские изобретения свидетельствуют о чудовищно дурном вкусе. Они еще и ломают пьесу, мимоходом уничтожают смысл. Ведь сплетню, что могла стоить девушке Кеккине семейного счастья, передают не эдакие оторвы, на которых пробу негде ставить, а обычные ее соседки, незлые в общем-то тетки (кстати, поэтому им и поверить проще -- шлюхам-то веры нет). Обыденность ситуации, чуть не приведшей к беде, -- вот о чем, не продавливая интонацию карнавальной пьесы в поучение, говорил Гольдони.

Но о смысле, кажется, никто в Театре имени Станиславского не задумывался. Задумывались о развлечении зрителя, и потому на каждые две разговорные сцены приходится две танцевальные (хореограф Эдвальд Смирнов вдохновлялся той незабвенной сценой из «Кавказской пленницы», где происходит урок танцев). В спектакле много песен -- и живых (тогда фальшиво исполненных), и разыгранных под фонограмму. Актеры с удовольствием строят рожи, а два трогательных молодых человека, решивших, что для того, чтобы стать арлекинами, достаточно надеть соответствующие костюмы, утомительно выпрашивают аплодисменты у зрителей.

Есть ли у спектакля достоинства? Ну, во-первых, игра главных героев не подверглась принципиальной итальянизации, поэтому Кеккина (Полина Райкина) и Беппо (Евгений Самарин) разговаривают как люди, и иногда даже как люди, достоверно влюбленные, что уже неплохо. (Правда, режиссер в момент сердечной печали заставляет девушку кувыркаться на сцене через голову, но даже это Райкина ухитряется сделать как-то нераздражающе.) Во-вторых, длится представление всего два часа, включая антракт.