Имя Антонио Сальери известно каждому, и наверняка в этот юбилейный день найдутся люди, готовые посочувствовать композитору, которого вот уже который век -- вопреки мнению историков -- продолжают подозревать в отравлении великого современника. Ведь что такое скучные доказательства ученых по сравнению с падкой на все непривлекательное людской молвой и гениальным пушкинским сочинением!

Но, мне кажется, Сальери нечего жалеть. Ему на самом деле крупно повезло. Не мытьем, так катаньем этот весьма качественный, но далеко не выдающийся композитор вошел в музыкальную историю и занял там очень видное место. Он стал настоящим культурным антигероем, этаким роскошным злодеем, насыщенный и противоречивый образ которого, запечатленный в трагедии Пушкина, опере Римского-Корсакова, пьесе Шеффера и фильме Формана, подчас волнует гораздо больше, чем образ его предполагаемой жертвы.

Музыка Антонио Сальери не известна почти никому. Звучит она редко -- аутентичная мода, жадная до неизведанного, незаигранного и альтернативного, до нее еще не добралась, а традиционным исполнителям интересоваться Сальери как-то не пристало. Однако эта музыка вовсе не плоха и не так уж суха и алгебраична, как мы привыкли считать. Кумиром того, кто алгеброй якобы поверял гармонию, был скандальный реформист Глюк -- с его пафосом, преувеличенным драматизмом и подчеркнутой эмоциональностью. Сальери считается достойным продолжателем глюковской традиции, особенно если речь идет о французской части его творчества, например о поставленных в Париже "Данаидах" или знаменитом "Тараре" по Бомарше, мелодию из которого напевает даже пушкинский Моцарт. Существует легенда, по которой Глюк, желая помочь продвижению своего молодого последователя, как-то выдал одну из его опер за свою и, лишь дождавшись успеха, открыл имя истинного автора.

Живший в Вене Сальери немецкую музыку особенно не жаловал, а в соответствии с модой своего времени писал в итальянской и французской манерах. Это были главным образом оперы -- более сорока штук. Есть у него некоторое количество инструментальных сочинений (например, очень милые фортепьянные концерты) и духовная музыка. Реквием для собственных похорон Сальери написал не как Моцарт -- в последний момент, а сильно загодя, за двадцать лет до смерти.

По всей видимости, это был обстоятельный, добропорядочный, очень одаренный человек, который хорошо ладил с людьми, уважал иерархическую структуру общества, знал свое место придворного музыканта и вполне мог недолюбливать Моцарта за его свободный нрав и богемный образ жизни. Из никому не известного итальянского сироты, приехавшего в Вену в 16-летнем возрасте, Сальери быстро сумел стать знаменитым композитором и культурным деятелем, честным трудом заслужил хорошую должность и уважение. Он был руководителем итальянской оперной труппы в Вене и придворным капельмейстером. В качестве общественной нагрузки многие годы тянул лямку в благотворительной организации с длинным названием "Концерты в пользу вдов и сирот оркестровых музыкантов". Был выдающимся педагогом, одним из лучших в Европе. Говорят, не брал денег с учеников. Зато и ученики у него были такие, что можно только позавидовать, -- Бетховен, Шуберт, Лист, Мейербер. Бетховена он, правда, пытался учить итальянской мелодии, но толку из этого не вышло. В конце жизни, когда все вокруг стало новым и пугающе непонятным, а публика дошла до того, что аплодировала такой белиберде, как "Героическая" симфония, Сальери нашел в себе силы отказаться от композиторской деятельности. Одним из последних его дел было руководство первой венской консерваторией.

Земная, в общем-то, очень порядочная и успешная жизнь Сальери кончилась печально -- в сумасшедшем доме, где он в беспамятстве и делал свои страшные признания по поводу смерти Моцарта. Потом началась жизнь посмертная -- гораздо более вызывающая и блистательная.