После концерта дирижера Мариса Янсонса и Симфонического оркестра Баварского радио в Большом зале Консерватории публика устроила музыкантам долгую стоячую овацию. Успех был абсолютным, и ощущение, что этот вечер оказался пиком московского филармонического сезона, что ничего сильнее в этом сезоне не было и не будет, было очень острым. В том числе потому, что событий подобного уровня на следующий сезон уже не запланировано (подробнее о будущих планах филармонии читайте в ближайших номерах).

Марис Янсонс, родившийся в Риге и много позже получивший латышское гражданство (как предмет национальной гордости молодого государства), учившийся в Петербурге и 25 лет проработавший там с филармоническим оркестром (он до сих пор живет в Питере, хотя и не подолгу), если встречал за границей российских журналистов, всегда говорил, что очень хочет приехать сюда с одним из двух своих оркестров -- Баварского радио или амстердамским «Концертгебау». В Москве дирижер с мировым именем и безупречной репутацией последний раз был больше десяти лет назад. Недавняя «Кармен» в Большом театре планировалась именно с Янсонсом, но этот проект состоялся иначе. Нынешнее долгожданное появление российского музыканта, когда-то ассистента Мравинского и протеже Караяна, одного из самых ярких лидеров мировой музыкальной сцены, устроенное стараниями Московской филармонии, состоялось именно так, как Янсонс больше всего хотел. Он очевидным образом ценит оба оркестра, в которых в этом десятилетии он начал работать главным дирижером. Но «Концертгебау», рафинированный и обладающий уникальным звучанием, традиционно пользовался большей известностью и международным почетом. Еще недавно Янсонс объяснял, что совершенно другой по звуку и манере, виртуозный, живой и страстный Баварский радиооркестр нуждается в продвижении, в содержательных проектах и мировых гастролях. То есть в какой-то степени давно уважаемые, но теперь лучше узнанные в мире баварцы -- в большей степени детище Янсонса (в том виде, в каком они присутствуют сейчас на мировой сцене, с их недавними «Грэмми» и упоминаниями в десятке лучших оркестров).

В субботу вечером вид этого оркестра (оркестрового «Роллс-ройса», звучанию которого Янсонс придал еще едва ли не интимность и теплоту) произвел на москвичей неизгладимое впечатление. Сумасшедшее качество игры, кажется, каждого оркестранта (два крохотных огреха за трудный концерт не в счет), дельные соло, особое звучание групп и сбалансированная полнота и глубина тутти (такая, что звук превращается в подобие театральной сцены с очень глубоким задником) -- все продемонстрировано Янсонсом подробно и с любовью уже в первом отделении, во Второй симфонии Брамса (между прочим, сегодня вечером ту же симфонию мы можем слушать в исполнении плетневского оркестра и Александра Лазарева за пультом). В интерпретации Янсонса она звучит удивительно размеренно -- в ней рассчитана и предельно продумана мера оркестровой роскоши, спокойной сдержанности изложения, любования структурой и эмоцией. Дирижер словно немного осаживает своих подопечных, так речь становится убедительной, кульминации -- строгими, и тревога в финале вырастает из этой толковой сдержанности как тихое подспудное чувство. Все это очень красиво, но еще более сильное впечатление произвело второе отделение.

Здесь сначала был оркестровый Вагнер -- небольшой по размерам, но ужасно значительный: «Вступление и смерть Изольды» из «Тристана и Изольды». Местному слушателю трудно, конечно, было не сравнивать этого Вагнера с главным Вагнером на русской сцене -- от Валерия Гергиева. Тут янсоновский стиль оказался антиподом гергиевского, настолько не «мистически», но внимательно, медленно, но не вязко, глубоко и тщательно все было сыграно. И настолько непростым было ощущение пауз и пустоты, через которые приходится двигаться «бесконечной» мелодии. «Всепоглощающей», на этот раз ей не удалось поглотить многие важные партитурные подробности. Вообще Янсонс, сочетающий в себе европеизм, русскую школу и американский опыт (точнее, формулирующий различия и делающий эту разницу собственным богатством), кажется, играет именно на удивительном понимании меры эффектности, эмоциональности, красоты оркестровой речи, стилистической строгости и остроты чувства.

Поэтому сдержанный сумрак изысканных мелодий, трепет, слышимый в чуть ли не чопорных фразах шикарного оркестра, его способность не к шаманству, не к эффекту, но к «речи» (не только детализированной, но и «по существу») производили сокрушительное впечатление. Финальной частью концерта стала Сюита вальсов №1 Рихарда Штрауса из оперы «Кавалер розы». Тут Янсонс словно дал полностью разыграться своим баварцам. Они были блистательны, но грандиозный вальс все равно не мог никого обмануть -- речь снова шла не о музыкальных увеселениях (каким бы громким ни был апофеоз), но о продуманности и значении каждой фразы, реплики, контрапункта, каждой прихоти формы и сложного объема. Присвистывая, топоча и блистая, оркестр упивался материальной, осязаемой плотностью своего звука и его способностью передавать сложный, заковыристый и летучий смысл.

Вообще когда хороший дирижер играет со своим оркестром (так играет и с таким оркестром) -- это как Горовиц гастролировал со своим роялем, демонстрируя идеальное общение инструмента и музыканта. Когда же, к примеру, Рихтер играл в музыкальной школе, это был, безусловно, Рихтер, но о чем-то приходилось догадываться. В ближайшем будущем, однако, мировым музыкантам в Москве в лучшем случае светит школьный рояль. Денег на гастроли лучших оркестров на данный момент нет.