В Центральных банях, где какое-то время назад размещался пафосный ночной клуб «Джусто», а теперь -- кафе-театр-клуб Алексея Паперного «Мастерская», сыграли премьеру пьесы того же самого Паперного «Река». Впрочем, не знаю, можно ли ее называть премьерой в полном смысле -- пару лет назад автор уже ставил «Реку» в «Китайском летчике», но тогда эта история была более самодельная, играли летом, на подмостках, сколоченных во дворе клуба. А теперь все как у больших -- в «Мастерской» есть настоящий театральный зал, вмещающий семьдесят человек, поставлен свет, напечатаны красивые билеты, объявлены три премьерных дня, к которым из-за обилия желающих даже добавился один ночной показ.

Говорят, в последние годы Паперный ставил спектакли у себя в клубе не раз -- я, честно признаюсь, ни один не видела, да и услышала о том, что он продолжает театральные опыты, только сейчас. Двадцать лет назад, когда команда совсем молодого Алексея Паперного откололась от Театра у Никитских ворот Марка Розовского, назвалась ТАМ (Товарищество актеров и музыкантов) и сочинила беспечный и бессюжетный «Твербуль», его не заметить было нельзя, он вносил какую-то важную очень свою долю в перестроечное театрально-студийное кипение. Я помню, что в конце 80-х «Твербуль» играли как раз на Тверском бульваре, на сцене Театра имени Пушкина, и спектакль строился из чередования забавных и трогательных эпизодов, переложенных песенками. Тут действовали типовые персонажи -- московские дворники, интеллигенты, девушки, и во всем была милая необязательность и обаятельный дилетантизм, перенятый у главного отечественного театрального дилетанта Марка Розовского. В сущности, там не было ничего нового, но был такой драйв, такая заразительная радость, что у меня все эти двадцать лет при слове «Твербуль» в ушах звучал разухабистый вальсок из спектакля: «Жизнь прекрасна, жизнь прекрасна, Твербуль-буль-буль-буль-буль-буль-буль!» Все прочие студии пытались разобраться с недополученным театральным наследством: бросались то в формализм, то в жгучую социальность, а команда Паперного ТАМ просто крутила головой, рассматривая обновленную Москву, и получала удовольствие от того, что находится на сцене. Помню, фанатов у этого спектакля было множество, потом даже по этому сценарию был снят фильм, да и по мировым фестивалям «Твербуль» наездился вдоволь, представляя молодую перестроечную Россию.

Тогда было время всеобщего дилетантизма: никто не обращал внимания на то, у кого какое образование и кто что умеет, желание быть непохожим и драйв казались куда важнее. Все старые театральные институции с их неповоротливостью и косным профессионализмом для перестроечных театралов были менее интересны, чем свежесть самодеятельных компаний. И вот через двадцать лет это настроение, мне кажется, возвращается.

Не берусь пересказывать пьесу «Река». В ней множество сюжетных линий, некоторые к концу худо-бедно сходятся в одну точку, а другие так и исчезают вдали. Даже давая спектаклю подзаголовок, Паперный отказывается от того, чтобы хоть что-то сформулировать. Он пишет просто: «История о ветре и шляпе, Мише и Лене, Жене и Маше, кошке и следователе, при участии камышей, комаров, плакучей ивы, речных волн и одной старой коряги». На самом деле персонажей в пьесе куда больше: есть, например, еще два милиционера, один из которых в начале почти убил другого, а потом раскаялся. А полуубитый выжил и стал понимать язык зверей и растений. Есть и некий Серега -- человек на плоту (его играет длинный и тощий, как кочерга, Андрей Кочетков, кажется, выходивший и в «Твербуле»), вокруг которого к концу соберутся все. Есть некая девушка в лодке, поющая жалостные городские романсы: «Вы меня не ругайте, не бейте,/ а не то я погибну опять,/ вы хотя бы меня пожалейте,/ если денег не можете дать». На сцене полно народу -- если считать вместе с музыкантами, которые с трудом помещаются в уголке у подмостков, но иногда тоже выходят в маленьких ролях, получается больше двадцати человек. В эпизоде, когда над телом милиционера вьются весьма корпулентные мужчины-комары, шелестят многочисленные девушки-камыши и прочие говорящие «львы, орлы и куропатки», теснота на крошечной площадке такая, что актерам приходится протискиваться в толпе, чтобы сказать перед публикой свою реплику.

В общем, все это имеет вид откровенно, честно и неприкрыто самодеятельный, как оно, собственно, и есть. И дело не в том, что в труппе Паперного мало профессиональных актеров, а в том, что в такой стилистике домашнего театра даже профессионалы выглядят, как любители. Но, как ни странно, в этом есть какое-то обаяние. Да, все тут играется, как в дачном театре, «в сукнах», и лишь иногда по авансцене из одного угла в другой проезжает занавеска с очередной картинкой -- то реки, а то леса. Да, пьеса, в сущности, нелепая, наивная, похожая на все на свете, от Венички Ерофеева до Юрия Коваля, но иногда действительно смешная и трогательная. Да, кроме «настоящих» актеров тут играют все возможные «друзья и знакомые кролика», а также его дети и родители, чья аматерская старательность выглядит особенно умилительно. И когда знакомая всем и каждому Ирина Борисовна Паперная проплывает из одного угла в другой, помахивая руками, а умирающий милиционер мечтательно говорит: «птица полетела!», -- зал счастлив. Да в конце концов пока большая часть зрителей этого театра -- знакомые и родственники, они с восторгом узнают своих и хохочут, падая со стульев, даже когда к этому нет никакого повода. Но я о другом.

Все дело в том, что этот любительский театр не претендует на то, чтобы казаться настоящим, серьезным и важным, в нем нет амбиций и пафоса, все простодушно, смешно, и никто не пыжится быть звездой. И эту домашность, в которой есть какая-то трогательная интимность, чувствуют даже те зрители, что не имеют никакого отношения к Паперному с его «Мастерской». У них почему-то тоже возникает ощущение, что они оказались в хорошей компании и тут не чужие.

Похоже, сегодня, когда театр стал суперпрофессиональным, часто высокотехнологичным и, в сущности, очень элитарным искусством, потребность вот в таком домашнем театре, держащем себя на равной ноге со зрителем, очень велика. А уж в теперешней тягостной кризисно-депрессивной атмосфере трогательные истории Паперного почти всегда с хорошим концом должны быть особенно востребованы. Двадцать лет прошло, а ощущение прекрасности жизни в его спектакле не изменилось: «Жизнь прекрасна, жизнь прекрасна и с виной, и без вины».