Когда некоторое время тому назад Александр Ширвиндт сменил на посту худрука Театра сатиры Валентина Плучека, я в числе первых приветствовала это назначение. Ведь именно с сатирой «Сатира» менее всего ассоциируется. Скорее с доброй непритязательной шуткой, блистательным конферансом, актерской песней и кафешантанным весельем. И кому, как не блистательному конферансье и неутомимому шармеру Александру Ширвиндту, было возглавить этот театр, превратив его окончательно и бесповоротно в театр эстрады -- не пошлой и провинциальной, а легкой и изящной.

Ширвиндт, однако, пошел другим, малопонятным для меня путем. В качестве образца для подражания он взял не гипотетический театр эстрады, а вполне конкретный, вечно пустующий Театр имени Гоголя, причем в самых заунывных его проявлениях. Прежнему Театру сатиры можно было предъявлять немало претензий с точки зрения высокого искусства. Нынешнему -- с точки зрения элементарной прагматики. Подходишь к зданию на Триумфальной площади, и хочется патетически воскликнуть, воздев очи горе: «О, где вы, те благословенные времена, когда москвичи и гости столицы толпились у входа в надежде купить лишний билетик? Где «Проснись и пой» и «Милый Пишта, что с тобою»? Где ироничная веселость Пельтцер и легкая грусть Миронова? Из какого пыльного мешка извлекли то произведение сценического искусства, что красуется сейчас на афише с грифом «премьера»?»

Мюзикл Александра Колкера «Игра», изготовленный им вместе с либреттистом Кимом Рыжовым по пьесе Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», не самое дурное произведение для текущего репертуара и прекрасный повод для какого-нибудь бенефиса. Несколько лет тому назад этот мюзикл поставил в филиале Малого театра Виталий Соломин с самим собой в заглавной роли и Василием Бочкаревым в роли Расплюева. Получилось без претензий, но мило. Спектакль Театра сатиры, постановщиком которого значится Михаил Козаков, тоже непретенциозен. Но и не мил. Он оставляет тяжелое ощущение встречи с анахронизмом. Такое же ощущение оставила и предыдущая премьера театра -- «Время и семья Конвей», решенная в отличие от «музично-драматичной» «Игры» в худших традициях психологического реализма. Жанр тут, в сущности, не при чем. В магазине секонд-хенд могут продаваться вещи самых разных фасонов, но все они ношеные и вышедшие из моды. Вот и премьеры Театра сатиры выглядят как женщина, пытающая надеть изношенный кринолин под застиранное кримпленовое платье.

Граждане, так уже лет двадцать не играют, лет тридцать не поют и лет пятьдесят не танцуют и не подтанцовывают! Что это за хлопочущие ногами и сучащие руками женщины в красных нарядах? Смутное представление советского человека о западном кабаре? Что за ширмочки-виньетки на поворотном круге? Новое издание «Кабачка «13 стульев»? Михаил Козаков относится к тем безусловно заслуженным и заслуженно любимым деятелям советского искусства, которые словно бы попали в сказку о заколдованном времени и все пытаются, но никак не могут выскочить из прошлого. Неловко смотреть на отличного артиста Александра Барило, создающего на сцене образ инфернального ростовщика средствами, годными для фильма-мюзикла «Мама» с Михаилом Боярским в роли волка. На Нину Корниенко (Атуева) и Александра Воеводина (Муромский), этих Сюзанну и Керубино из сатировской «Свадьбы Фигаро», начисто растерявших за прошедшие годы не только обаяние молодости (что естественно), но и органичность. На юную и, вероятно, способную Елену Подкаминскую (Лидочка), пытающуюся на пустом месте разводить неестественную подлинность чувств.

Некоторое облегчение испытываешь, когда на сцене появляется бенефициант -- Спартак Мишулин. Его Расплюев -- мелкий жулик, словно впавший в анабиоз. Поляну он давно не сечет, но профессиональные навыки не утратил. Голова не работает, но руки туго знают свое дело -- они продолжают передергивать, невзначай опускать чашки с блюдцами в карманы больших штанов, воровать пятак, когда прямо плывет миллион. На общем убогом фоне самые простые гэги этого вечно молодого Карлсона (вот он истово крестится, опуская троеперстие на уровень ширинки) кажутся последним словом театрального искусства. Все прочее вызывает не удивление даже, а испуг. Может, в театре просто забыли купить календарь? За общей суетой безнадежно прозевали смену тысячелетий и, что важнее, эпох и навсегда остались в тех временах, где заводили служебные романы, потешались над иронией судьбы и, взявшись за руки у Покровских ворот, печально глядели на безымянную звезду?