Прыгать на батуте молодых таганковских актеров начали учить примерно год назад: во всяком случае, перед началом сезона они рассказывали о новой затее своего мастера то с ужасом, то с гордостью. За год они отлично выучились цирковой акробатике, и не зря. Учение пригодилось в нелегком театральном бою.

Премьеру "Сказок" Юрия Любимова -- коллаж из Андерсена, Уайльда и Диккенса -- покажут 23 апреля, в день 45-летия театра, когда-то открывшего новую эру в советском театре знаменитым "Добрым человеком из Сезуана". Но превью спектакля показали широкой публике -- значит, большого секрета в батутах уже нет.

Легенды, как правило, живут дольше, чем организм театра, но Любимову удается вливать в старые мехи свежую кровь. Его новый спектакль, презентующий красоту, силу молодости и натренированное тело, говорит о неизбежной старости, смерти, грехах, которые непременно зачтутся, и о христианском смирении, которое вообще является сильным мотивом творчества как минимум двух авторов из трех -- Андерсена и Диккенса. Эта парадоксальная связь формы и содержания дает удивительный эффект: да, сказка про Русалочку не самая веселая вещь на свете, а на дядюшку Скруджа страшно смотреть, ну а про умершую у ног счастливого Принца Ласточку и вовсе нечего говорить. Но радость от того, что тебя слушается тело и ты можешь взлететь вверх, сильнее печали. И даже финальный "Сверчок на печи", с диккенсовской настойчивостью убеждающий зрителя в том, что хорошо бы девушкам выходить замуж за мужчин много себя старше, не мешает поставить точку: игра побеждает смерть.

Не случайно главным сюжетом "Сказок" становится сюжет собственно театральный. Батуты, сначала поставленные на попа, быстро опускают на сцену, и вот станок для игры готов. Идея эта не только цирковая -- на ум моментально приходят петроградские ФЭКСы 1920-х годов, вот у кого был натуральный цирк с акробатами. Но молодые Козинцев с Траубергом и Юткевичем хотели антиэстетики, а здесь цирк -- театральный прием, типично мейерхольдовская модель театра. И Любимов прекрасно ею пользуется: все превращения, юмор и легкие в прямом смысле слова прыжки из одной истории в другую здесь совершаются на глазах у зрителя, а актеры одеты в "прозодежду", тоже в духе 20-х годов, сшитую по эскизам Рустама Хамдамова, -- белые футболки и черные шорты. Высота их прыжков, ловкость и гибкость во многом решают успех дела: кто выше прыгает -- тот и срывает аплодисменты. Умудряются прыгать даже с маленькими велосипедами, зажатыми между ног. Русалочке, правда, до поры до времени мешает хвост, но вот Ласточке летать никто не мешает, и у актрисы Александры Басовой, занимавшейся гимнастикой, отлично получается, пока она не замрет у ног облезшей статуи Принца.

В свой коллаж аттракционов Любимов вводит "протагониста" -- Рассказчика в сером двубортном костюме, превосходно делающего кульбиты -- так, что даже галстук не шелохнется. И обрамляет фокусником, который веселит публику появляющимися из ниоткуда белыми платками или вспыхивающим из-под черной ткани огнем. С первого ряда встает настоящий пожарник в каске с огнетушителем наготове. Эти несколько "рамок" демонстрируют нам саму природу театра и сообщают прямо-таки спортивный интерес к зрелищу: а ну как правда пожар?

В "Колоколах", где духи часов являются к бедняге Скруджу, озабоченному деньгами больше всего на свете (часы шагают распятыми фигурками, быстро перебирающими стрелками -- ножками и ручками под музыку Владимира Мартынова), спектакль меняет регистр, превращаясь в триллер. Скруджу и впрямь страшно, когда в зеленоватом ночном свете странные призраки спрашивают его, почему он так любит деньги, и обещают адские муки на том свете. И это страстное желание и здесь заработать, и там проскочить вдруг обнаруживает свою актуальность -- в зале понимающе смеются. Есть и еще один неожиданный момент: в спектакле Любимова остро звучит тема сочувствия к бедным, убогим и больным. У Андерсена и в уайльдовском "Принце" это есть в сюжете, и прозрачная образность "Сказок", почти сплошь положенных на музыку, делает мотив совсем не праздничной бедности отчетливо трагическим.

Упругий ритм и виртуозность театральной формы -- намеренно простодушной, но изобретательной и отлично исполненной -- теряются в последней части, сентиментальном и нравоучительном "Сверчке на печи". И когда две счастливые парочки наконец обретут заслуженное счастье, а на батутах начнутся финальные прыжки, станет ясной гармония, по которой выверен этот спектакль. Да, нам рассказывали не про такие уж веселые вещи, но горечь тем ощутимее, чем прекраснее форма. И вместо поклонов, пожалуйста, еще пару-тройку прыжков, самых сложных.