Сложно жить в стране, где интеллектуальная, да, пожалуй, и правящая элита до сих пор не решила -- находится государство в состоянии войны или нет? На памяти нынешнего поколения советских людей, а затем и россиян на этот вопрос приходилось отвечать дважды. Сначала в 1980-е, когда Москва ввела войска в Афганистан, а затем -- на стыке веков, когда полыхало в Чечне. Оба раза как советское, так и российское руководство стыдливо отказывалось называть происходящее войной. Впрочем, совсем недавно мы это пережили еще раз в августе 2008-го -- конфликт на Кавказе называли словом «война» исключительно неофициально.

Другое дело -- «холодная война». Этот термин, ставший официальным и в этом качестве уже вошедший в учебники и исторические труды, означает нечто сложное для понимания и с трудом описываемое формальными категориями. Уже почти два десятка лет с начала распада восточного блока, обозначенного крушением Берлинской стены, а затем и распада СССР, названного Путиным «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века», вроде бы считается, что «холодная война» закончилась. Теперь же выясняется, что она была не просто острым идеологическим противостоянием двух мировых систем, а чем-то большим. Некоторые мыслители, среди которых есть действующие политики, обнаруживают, что «холодная война» -- вещь естественная и даже полезная, поскольку обозначает на одном из исторических этапов всегда существовавшую в мире конкуренцию между государствами или группами государств.

Вопрос об окончании «холодной войны» не закрыт и вновь возвращается в повестку дня российской элиты. Наравне с проблемой новой европейской архитектуры безопасности он был вынесен на обсуждение 17-й Ассамблеи российского Совета по внешней и оборонной политике (СВОП), состоявшейся на днях под Москвой.

На редкость удачным оказался выбор основных докладчиков по первому пункту -- двух бывших заместителей министра иностранных дел СССР Анатолия Адамишина и Юлия Квицинского. Несмотря на принятую в СВОП традицию анонимного цитирования выступающих, гг. Адамишин и Квицинский, а также глава МИД России Сергей Лавров позволили «Времени новостей» ссылаться на их высказывания с указанием имен. Оценки дипломатов выглядели диаметрально противоположными, отражая принципиальную разницу мировоззрений, -- г-н Адамишин и в советские времена отличался известным свободомыслием, а г-н Квицинский не изменил убеждений, будучи одним из лидеров фракции КПРФ в Госдуме и заместителем председателя Комитета по международным делам.

В сжатом виде позиция Анатолия Адамишина такова: «Холодная война», пожалуй, закончилась. Мы ее проиграли -- свобода оказалась сильнее, чем несвобода. Но поскольку это случилось без единого выстрела, то правящая элита не ощутила поражения и потому снова рвется в бой. Мы настолько накачали себя антиамериканизмом, что трудно будет отходить назад. Как можно постоянно утверждать, что глобальная миссия России -- «сдерживание американского экспансионизма»? Строить отношения с США нужно взвешенно и учиться этому у Китая. Необходимо выправлять отношения в треугольнике США--Китай--Россия, корректировать нашу политику на американском и на западном направлении в целом».

Совсем иные взгляды представил Юлий Квицинский, излагаем их также в краткой форме: «Расширение НАТО на Восток развеяло навязчивые идеи политики эпохи Ельцина и Козырева (о сближении России и Запада. -- Ред.), в результате национальные интересы России ущемлялись за последние годы где угодно. Говорят, что «холодная война» была следствием идеологизированной внешней политики СССР. Но еще Джордж Кеннан говорил, что политика Сталина -- это продолжение империалистической политики царской России, боровшейся за свои национальные интересы, это естественный закон жизни. Мы постоянно предлагали Западу различные варианты идеи «общего дома», но нам всегда отвечали «нет». Кто в течение всей нашей истории не пускал нас на Балтику, кто оттирал нас от черноморских проливов и вообще от Черного моря? Кто затягивал в годы войны открытие второго фронта? Кто постоянно строил планы ядерного нападения на нас? Говорят, «холодная война» закончилась, но угроз для России стало еще больше. Время уступок закончилось, пора браться за ум. Мы должны обладать политической, моральной, военной и экономической мощью, чтобы гарантировать неприменение силы против нас. Ядерное сдерживание необходимо. Если мы будем становиться сильнее, то противники будут отступать, и «холодная война» продолжится. Если мы будем слабеть, то нам будут говорить, что «холодная война» закончилась».

Прения начались с выступления экс-депутата Госдумы Владимира Рыжкова, который сразу же присоединился к «лагерю Адамишина». Россия, по его словам, потерпела двойное поражение -- сначала в 1990-е, а затем уже в 2000-е, не сумев осуществить модернизацию и оставшись сырьевой страной. По качеству и эффективности управления, по конкурентоспособности Россия откатилась во вторую сотню государств мира. Г-н Рыжков сослался на данные исследования бывшего зампреда Центробанка Сергея Алексашенко, согласно которому на постсоветском пространстве только на Украине и в Латвии дела обстоят хуже, чем в России, где спад производства в первом квартале 2009 года составил 7%, а по доходу на душу населения Россия находится в мире на 74-м месте. «И это вставание с колен?!» -- воскликнул г-н Рыжков.

На это последовало меланхолическое замечание председателя СВОП Сергея Караганова о том, что вопрос о том, модернизируется ли Россия, является экзистенциальным. Он добавил, что мы всегда, начиная еще с Петра Первого, поздно занимались модернизацией.

Зав. отделом Центра европейской интеграции Института мировой экономики и международных отношений РАН Надежда Арбатова предположила, что продолжающаяся в России острая идеологическая борьба прекратится, когда завершится процесс самоидентификации НАТО и России. Иными словами, это произойдет, когда НАТО станет полноценной организацией европейской безопасности, а Россия откажется от претензий на «особый путь» развития.

Директор Института стратегических оценок Сергей Ознобищев заявил, что в головах у нас царит неразбериха с тех пор, как в 1989 году Россия по собственной воле закончила «холодную войну», а вовсе не проиграла ее. Он заявил, что нам надо уважать свой выбор. Г-н Ознобищев иронично заметил, что некоторым нашим экспертам, похоже, не сообщили, что в США уже избрали нового президента. А посему есть риск, что мы опять упустим шанс ответить на возникающий в новой правящей элите США запрос на сотрудничество с Россией.

Дискуссия прервалась в момент появления в зале главы МИДа Сергея Лаврова. Его выступление выглядело незаурядным с самого начала, когда он произнес несколько загадочную фразу -- «мировой кризис обозначил пределы ослабления России». Затем г-н Лавров предложил еще один вариант окончания «холодной войны» для нашей страны -- Россия не проиграла, не выиграла и даже не закончила, а просто «вышла» из нее, отказавшись от идеологии, лежавшей в ее основе. Однако на Западе, по его словам, «холодная война» еще продолжается в умах и практических делах.

В кратком изложении тезисы Сергея Лаврова выглядят так: «Новая Россия не может стать частью западного мирового порядка, поскольку ей трудно согласиться с творцами этого порядка, считающего его универсальным. Мы испытываем осторожный оптимизм в надежде на позитивные перемены в отношениях с новой американской администрацией Барака Обамы. Однако трудно предположить, что США откажутся от политики сдерживания своих конкурентов, поскольку это присутствует во всех доктринальных документах Вашингтона. Каждая ипостась России соответствует конкретной исторической эпохе. Россия -- правопреемница СССР, отказ советской России от политического наследства царской империи не означает полный отказ от преемственности внешней политики. Вряд ли Россия может стать членом НАТО в его сегодняшнем виде. Европейской цивилизации необходимо вернуть себе лидерство, и Совет Россия--НАТО мог бы стать ее несущей конструкцией. Мы вступаем в эру консенсусной мировой политики, где неизмеримо возрастает роль дипломатии и придется иметь дело с процессами, а не с конечными результатами -- важным становится достижение промежуточных результатов. Размены в политике считаем беспринципными».

Последний постулат вызвал недоумение Юлия Квицинского. Что нас заставляет говорить об отказе от разменов в политике -- механизма естественного и реально существующего в мировой дипломатии, называя его аморальным? И что меняется от того, что мы это говорим? Сергей Лавров ответил старшему коллеге, приводя в качестве неприемлемого для России примера навязываемый ей размен отказа США от размещения у российских границ в Европе системы ПРО в обмен на ужесточение позиции Москвы по Ирану.

Фурор вызвали суждения г-на Лаврова, в которых он существенным образом подправил прошлогодние тезисы президента Медведева об особых интересах России на постсоветском пространстве. Рассуждая об афганском векторе российской внешней политики, министр заявил: «Мы хотим, чтобы Центральная Азия не рассматривалась как чья-либо сфера влияния, мы понимаем интересы Евросоюза, США к этому региону -- энергоресурсы, маршруты транзита. Главное, чтобы при этом уважались интересы стран Центральной Азии, и их не ставили перед выбором, с Россией они или с Западом». «Мы за сотрудничество с США и в СНГ», -- добавил г-н Лавров, напомнив удачные примеры такого сотрудничества в 1990-е годы в сфере ядерного нераспространения.

Похоже, что подобная коррекция российской внешнеполитической концепции стала реакцией на удачное начало диалога Кремля с новой администрацией Белого Дома. Поворот вызвал если не смятение, то удивление среди привыкших отрабатывать антизападный тренд российских политологов, отставных военных и генералов ВПК, составляющих значительную часть СВОП. Настоящее волнение вызвал тезис Сергея Лаврова о том, что Россия является естественной частью Евро-Атлантического региона. Эти слова заставили одного из модераторов дискуссии переспросить министра -- а не означают ли они курс на новую конвергенцию и так уж ли нужно России стремиться в этот регион -- вот Китай никуда не стремится, и мы все хвалим Китай? Вопрос остался без ответа.

Когда г-н Лавров покинул аудиторию, слово взял действующий и весьма известный российский политик, имеющий непосредственное отношение к международным делам. Вряд ли отсутствие главы МИДа так повлияло на его выступление -- сказалось, скорее, профессиональное честолюбие и разочарование концом «тучных лет» в экономике, помноженные на знаменитое «Мы ждем перемен!» из песни легендарного Виктора Цоя. Причину нашего антиамериканизма политик увидел в «обиде» на то, что Америка развивается, а мы по-прежнему неэффективны. Ни одно из трех направлений российской повестки дня -- заявки на глобальное и региональное лидерство, а также на национальную модернизацию -- не оказалось эффективным. Россия строит свою повестку дня на отрицании повесток дня наших партнеров, заявил докладчик, и в качестве примера привел «план Ахтисаари» по Косово -- дескать, хорош он или плох, но он существовал, а у России своего варианта не было. То же самое на Кавказе, где мы только реагировали на события и в результате получили август 2008-го, когда уже оставалось только воевать. Мы понимаем, чего хотят от нас партнеры, но непонятно, чего хотим мы от них.

Пора заниматься креативом, заявил оратор, пока же наша внешнеполитическая программа является импотентной. Но тут же, слегка опешив от своей решительности, добавил: «Я не говорю о МИДе -- а так, вообще...» Затем он дежурно призвал установить связь между экспертным сообществом и гражданским обществом с одной стороны, с теми, кто принимает решения, -- с другой. Кто-то из его коллег с завистью вспомнил, как это делается в США, где политики, проиграв выборы, уходят в эксперты, а потом снова возвращаются в политику. Ну как тут не обнаружить повод для антиамериканизма...