Европейские театральные премии во Вроцлаве вручены поляку Кристиану Люпе, которого уже почитают классиком, и пяти режиссерам из разных стран, которые, по мнению международного жюри, создают «Новую театральную реальность» (так и называется малый европейский приз). Но после фестиваля лауреатов, завершившегося церемонией награждения, стало казаться, что «Новую реальность» по справедливости надо тоже отдать Люпе.

«Новаторы», надо сказать, были очень разными, почти антагонистами. Самую шумную скандальную славу из них, пожалуй, имел сорокапятилетний аргентино-испанский режиссер Родриго Гарсиа, нынче очень любимый фестивалями и разнообразными биеннале современного искусства. В сущности, постановки Гарсиа -- это не спектакли, и играть в постоянном прокатном режиме их невозможно. Это скорее перфомансы с театральными эффектами и провокационным запалом, очень будоражащим публику. К примеру, на нынешнем фестивале он показал два представления. Первое называлось «Несчастный случай (Убить, чтобы съесть)» в процессе которого актер медленно убивал, а потом и съедал подвешенного на веревке живого омара. Второй -- «Развей мой прах над Микки» -- был набит провокациями всех сортов от довольно невинных, где раздетые артисты обливались и обмазывались медом, а потом их обкладывали гренками, или тех, где исполнители в одежде кидались в резервуар с густой жидкостью, напоминающей строительный раствор, а потом носились и ползали по сцене, -- до гораздо более жестких. Например, в одном эпизоде на самой авансцене голые артисты, постанывая и тяжело дыша, изображали половой акт (впрочем, не вполне натуралистический), а рядом стояла и наблюдала за ними семья с тремя маленькими детьми и бабушка с собачкой. В другом участвовали привязанные веревками живые лягушки, а еще был длинный эпизод с бесконечным бросанием в аквариум хомячков -- на большой экран проецировалось, как зверьки панически бились в воде, пытаясь не утонуть. Публика на провокацию поддавалась, но исполнители спектакля Гарсиа не знали, что с ними делать: защитница хомячков выбегала на сцену, пытаясь остановить их мучение -- актер и бровью не повел, борец за права омара обрезал ножницами веревку, на которой висел еще живой лобстер, -- охранники вывели активного зрителя из зала. Разумеется, скандалист Гарсиа занимал всех, фестивальная публика бесконечно его обсуждала, а перед церемонией вручения премии какие-то молодые люди раздавали приглашенным листовки, где «новая театральная реальность» называлась «наградой за смерть». Но настоящего, красивого скандала так и не вышло, что неудивительно, как ни относись к перфомансам Гарсиа, никакой «новой театральной реальности» в ней нет -- через такие эксперименты европейский театр проходил и сорок лет назад.

Еще один лауреат «новой реальности», итальянец Пиппо Дельбоно, тоже любимый фестивалями за некоторую провокативность, смотрелся со своим наивным аматерством и труппой, главным образом составленной из больных людей и инвалидов, уже куда спокойнее. На театр в нашем понимании это тоже было не очень похоже, но тут ничего не поделаешь -- российские театральные критерии к таким полуполитическим наградам, как премия Европы, неприложимы. Зато третий лауреат, бельгиец Ги Кассье, со своими социально заостренными, но вполне традиционными и скучноватыми спектаклями, уже никого не провоцировал. На фестиваль он привез моноспектакль, где в окружении скромного видео хороший актер от лица ребенка рассказывал историю времен второй мировой войны о смерти матери, лагере и так далее.

На взгляд российского театрала, из награжденных «малой» европейской премией, в той или иной мере «новой театральной реальностью» занимались только двое. Один -- француз Франсуа Танги, уже много лет экспериментирующий со своим Театром дю Родо. Он создает странные медитативные бессюжетные зрелища, где музыка, стихи, свет и цвет соединяются в очень эффектном хаосе среди необычно организованного и постоянно меняющегося пространства. В Москве Танги уже знают -- несколько лет назад его спектакль «Кода» приезжал на фестиваль NET.

Второй режиссер, на которого мы более всего возлагали надежды, -- самый молодой из награжденных, тридцатипятилетний венгр Арпад Шиллинг. Он получил нашу престижную премию Станиславского после сыгранной в Москве камерной «Чайки», герои которой выходили прямо из публики. Зато потом на фестивале «Территория» Шиллинг поразил публику постановкой совершенно противоположной -- по-брехтовски отстраненным, похожим на спектакли-обозрения 20-х годов, громким и злым сатирическим шоу Blackland о сегодняшней Европе, и прежде всего Венгрии. Тем, кто знал, что Шиллинг постоянно от спектакля к спектаклю радикально меняется, не терпелось узнать, что он привезет на фестиваль премии Европы, чем удивит на этот раз. И он действительно удивил. Оказалось, что Шиллинг распустил созданный им и уже знаменитый театр «Кретакор» (что означает «меловой круг» из пьесы Брехта), провозгласил отказ от традиционного театра и теперь вместе с актерами и волонтерами готовит совершенно новый проект, из которого мы на фестивале увидели только серию коротких любительских видео под названием «Апология эскаписта». По ним было ясно, что Шиллинг ушел из театра, чтобы в каком-то новом качестве встретиться с публикой. В деревне с сельскими жителями, в подземном клубе с молодежью, на улице с детьми, он затевал какие-то игры-перфомансы, включая в них всех зрителей и сам на это время становясь артистом. Одно из его видео трогательно показывало большую группу беременных молодых женщин, слаженно распевавших песню о своем будущем ребенке, перебирая варианты, кем он станет. Обещали, что к концу апреля разные эпизоды как-то будут собраны Шиллингом воедино, но в любом случае этот проект останется привязанным к месту, и в большей степени социальным, чем театральным. В депрессивные кризисные времена режиссер пытается собрать людей, не для того, чтобы смотреть на что-то, а чтобы просто побыть вместе и поддержать друг друга.

Ну и, наконец, расскажу о Кристиане Люпе, спектакли которого бывали в России не раз, особенно в Питере, где польского режиссера любят и где он поставил весьма необычную «Чайку» без трагического финала (через десять дней станет ясно, не получил ли Люпа кроме европейского приза еще и «Золотую маску», на которую его постановка номинирована по множеству позиций). Впрочем, в последних работах, поразивших наше воображение на фестивале во Вроцлаве, шестидесятишестилетний Кристиан Люпа предстает почти неузнаваемым -- новым, свежим и молодым.

В первую очередь это относится к спектаклю «Фабрика 2» -- восьмичасовому действу о жизни «Фабрики» Энди Уорхола -- сквота, полного фриков, художников, красавиц, трансвеститов, экзальтированных дам, гомосексуалистов, эксгибиционистов и так далее. Энди играет любимый актер Люпы и его художник по костюмам Петр Скиба, в уорхоловском платиновом парике очень похожий на своего персонажа. Скиба и сам персонаж -- актер, художник, барахольщик и коллекционер старой одежды, как наш Петлюра, -- он поразительно пластичен и умудряется быть одновременно органичным и странным в любой ситуации. Этот Энди кажется очень одиноким, закрытым и измученным -- он нужен всем, и все его используют, но кто он на самом деле, понять невозможно -- не человек, а пустое место, где сходятся магнитные поля.

Действие в спектакле Люпы течет, как говорится, слева направо -- то есть вроде бы ничего не происходит. Люди то собираются в одной комнате, чтобы на что-то посмотреть вместе с нами (начинается спектакль с того, что персонажи вместе со зрителями смотрят на экране, висящем над сценой, уорхоловский знаменитый фильм Blowjob - -чуть ли полчаса наблюдений за лицом молодого мужчины, которому делают минет), то разбредаются. Ведут длинные бессмысленные диалоги или даже монологи -- почти все это записывается на камеру и тут же проецируется на экран. Жизнь превращается в искусство прямо у нас на глазах. Люпа не делает вид, что показывает реальную уорхоловскую «Фабрику», хотя у персонажей имена реальных лиц, это именно «Фабрика 2», ее новая реинкарнация, вторая реальность, где у персонажей из 70-х могут быть мобильные телефоны.

Ставя этот спектакль, Люпа сам в некотором роде стал Уорхолом: рассказывают, что он давал актерам задания и уходил, оставляя их наедине с работающей кинокамерой, герои жили под ее глазом часами. Из снятого, иногда очень интимного материала потом кое-что обрабатывалось режиссером и становилось частью спектакля, а что-то оставалось фильмом и шло на экране параллельно основному действию (недаром свою постановку режиссер назвал «коллективным сочинением»). А один из самых поразительных эпизодов спектакля -- сумасшедший телефонный монолог толстухи Бриджит -- с экрана выплескивается даже не на сцену, а к зрителям, продолжаясь в антракте. Выходя в фойе, публика видит подсвеченный стеклянный куб, где, будто в аквариуме, все так же у стола с телефоном, сидит Бриджит, курит и, захлебываясь, говорит и говорит, сама себя распаляя и перескакивая с предмета на предмет -- про маму, чистящие средства, унитаз, вибратор и так далее, пока не начинается следующее действие.

Еще не готовый спектакль Люпы «Персона» (где три части триптиха -- о Мэрилин Монро, о Георгие Гурджиеве и Симоне Вайль -- похоже, будут поставлены тем же способом) тоже вдохновлен Уорхолом. Предваряя открытую репетицию первой части еще не готового спектакля о Монро, режиссер цитировал Уорхола, по словам которого предмет и герои его фильмов -- индивидуальность. Вот так и новый спектакль Люпы будет говорить не об историях жизни трех людей, каждый из которых уже стал мифом, а об индивидуальности, которую важнее увидеть, чем рассказать о ней. И впечатление, которое производит еще совсем не готовый спектакль, в центре которого живет и умирает прекрасная актриса Сандра Корженяк, очень похожая на Мэрилин, действительно сильное. В сущности это и есть новая театральная реальность.