В этом году судьба литературной премии Александра Солженицына впервые решалась без участия ее основателя. Понятно, что постоянному жюри премии (Людмила Сараскина, Наталия Солженицына, Павел Басинский, Борис Любимов, Валентин Непомнящий, Никита Струве) в этой -- принципиально новой -- ситуации делать выбор было очень тяжело. Едва ли не любое решение смотрелось бы спорным, то есть провоцировало бы обвинения в тенденциозности. Конечно, такого рода разговоры велись и раньше. Недоброжелателей у Солженицына в последние его годы (то есть в пору существования премии) хватало, а все его эстетические предпочтения отнюдь не обязательно разделялись даже теми, кто считал и считает его великим писателем. Но все же сколько-нибудь здравомыслящий наблюдатель литературного процесса (как бы сам он ни относился к автору «Одного дня Ивана Денисовича») просто не мог вовсе отринуть совершенно железный аргумент: это его (Александра Исаевича Солженицына) премия; кого считает нужным наградить, того и награждает. Теперь этот аргумент не работает. Разумеется, Солженицын формировал жюри не из людей с улицы, а из литераторов, уму и сердцу которых он доверял. Но и заслуженно облеченные доверием судьи не равны Солженицыну: они премии не хозяева (так было бы при любом персональном составе жюри). Потому-то оспаривать двенадцатый выбор жюри психологически проще (была бы охота!), а принимать его, думаю, было много труднее, чем в прежние годы.

Так трудно, что жюри от выбора просто отказалось, присудив премию посмертно Виктору Петровичу Астафьеву (1924--2001), «писателю мирового масштаба, бесстрашному солдату литературы, искавшему свет и добро в изувеченных судьбах природы и человека». Формулировка глубокая и точная. У меня нет и тени сомнения в том, что Астафьев один из крупнейших русских писателей второй половины ХХ века. О том же, что статус премии позволяет посмертные награждения, нас оповестили сразу по ее возникновении (1997). Есть прецедент: в 2001 году награда пришла к Константину Дмитриевичу Воробьеву (1919--1975). То решение покоряло мудростью и благородством: наконец-то было воздано большому писателю с очень трудной судьбой, недооцененному при жизни, безвременно ушедшему, увы, не обретшему широкого признания ни после кончины, ни в новейшие времена, если смотреть правде в глаза -- почти забытому. С Астафьевым -- совсем другая история. Да, его дорога в литературу была неторной, хлебнуть «веселому солдату» довелось всякого, но уже в конце 1970-х он почитался живым классиком, а в перестроечные годы занял, условно говоря, позицию «главного писателя» страны, каковую и сохранял до самой смерти. Глупо, говоря о таком могучем, ярком, неукротимо страстном художнике, перечислять его официальные регалии, но в 1989-м Астафьев стал Героем Социалистического Труда, в 1991-м -- лауреатом Государственной премии СССР (второй; первую он получил еще в 1978-м), в 1994-м -- лауреатом «Триумфа», в 1995-м -- лауреатом Государственной премии РФ... Прижизненную славу Астафьева никак не назовешь казенной или цеховой: его любили, чтили и, что особенно важно, читали разномыслящие и душевно не схожие люди. И не перестали любить по сей день. Книги Астафьева переиздаются, его прозу рекомендуют изучать в школе, едва ли сыщется хоть одна претендующая на «полноту» работа о словесности второй половины ХХ века, минующая наследие Астафьева. Оставаясь живым востребованным писателем, он уже вошел в историю. Так же, как Георгий Владимов, Борис Можаев, Юрий Трифонов, Юрий Казаков, Василий Шукшин... И так же, как эти -- соизмеримые с ним -- художники (а кому кто больше нравится -- иной сюжет), Астафьев не нуждается в премии. Даже премии Солженицына.

Можно предположить, что, премируя Астафьева, жюри выполняло ясно высказанное некогда пожелание Солженицына. Если так, то жаль, что Александр Исаевич переложил миссию награждения на своих доверенных лиц. При его жизни, думаю, недоумения было бы меньше. Или пряталось бы оно глубже.

В решении жюри слышен грустный обертон: из здравствующих писателей награждать некого. Не хочу обсуждать, так ли это на самом деле. Может быть, и так. (Вовсе не о том здесь речь, что, мол, такого-то и сякого-то сочинителей стоило бы приветить.) Но тогда резонно пропустить год (два, три, пять, сколько нужно) и потом наградить того, кто окажется (покажется) достойным награды. (Не о денежной составляющей речь -- об имени Солженицына.) Подчеркну: я совсем не уверен, что жюри сознательно оповестило нас о бедственном положении современной русской словесности. Может, у судей есть выверенный план действий на годы вперед. Только для нас план этот -- тайна, а награждение Астафьева -- явь. Вот и гадаешь, кто станет тринадцатым лауреатом -- Ахматова? Булгаков? Замятин? Лесков? Фет? Аксаков? Тоже ведь хорошие писатели были. Достойные нашего благодарного внимания. И помнятся иные много хуже, чем Астафьев.

Жаль будет, если кто-нибудь решит, что я недостаточно ценю Виктора Астафьева или упрекаю в некомпетентности членов жюри. Астафьев -- прекрасный писатель. Судьям, думаю, было очень трудно, и испытываю к ним я только сочувствие. А выбор -- отложен. Пока на год.