Премия Александра Солженицына вручается в пятый раз. Постоянное жюри (наряду с учредителем в него входят Людмила Сараскина, Наталья Солженицына, Павел Басинский, Валентин Непомнящий и Никита Струве) решило разделить награду (25 000 долл.) между прозаиком Леонидом Бородиным и политологом Александром Панариным. Выбор отзывается сложным чувством. Это ново. Четыре предшествующих решения смотрелись безукоризненно -- вне зависимости от чьего бы то ни было личного отношения к научным трудам академика Владимира Топорова (1998), стихам Инны Лиснянской (1999), прозе Валентина Распутина (2000), Константина Воробьева и Евгения Носова (2001) авторитет их оспорить было нельзя -- они и до награждения заняли неотменимые позиции в русской культуре. В каждом из решений был еще и особый смысл: признание достоинства филологии (Топоров), защита «традиционной» поэзии (Лиснянская), утверждение приоритета художественности и нравственного чувства над «партийными» ориентирами (Распутин), поклон ветеранам, выдержавшим Великую Отечественную и сказавшим о ней правду (Воробьев и Носов). К сожалению, один из сегодняшних лауреатов не вписывается в этот ряд.

Александр Панарин -- идеолог по преимуществу. Это не укор, а констатация факта. Можно по-разному оценивать его книги «Реванш истории» (1998) и «Искушение глобализмом» (2000), но игнорировать их идеологический пафос трудно как не столь уж малочисленным оппонентам Панарина, так и его единомышленникам. Солженицын не раз повторял, что истинно культура служит не размежеванию, а объединению. В отличие от идеологии, которая (при любой степени «научности») призвана именно что отделять «своих» от «чужих». Это достойная задача, но явно не та, которой служили сам Солженицын и лауреаты его премии. Разумеется, у каждого из них можно отыскать «идеологию», но всякий незашоренный читатель видит в их работах, в первую очередь, иное -- дух, страсть, слово, веру, любовь. Для того чтобы разглядеть нечто подобное в книгах Панарина «с их глубоким осмыслением нового мирового порядка, места в нем России и ее ценностного самоосмысления» (премиальная формулировка), потребен определенный настрой. При всем уважении Панарин не Владимир Соловьев и не Константин Леонтьев.

Самое грустное, что «тень идеологии» невольно падает и на второго лауреата -- Леонида Бородина. Почти уверен, что Бородину близки концепции Панарина: недаром Панарин -- частый автор возглавляемого Бородиным журнала «Москва». Но премируется не «главный редактор», не «партийный публицист» и даже не человек, заплативший за свои убеждения двумя лагерными сроками, а глубинно свободный художник -- «за творчество, в котором испытания российской жизни переданы с редкой нравственной чистотой и чувством трагизма; за последовательное мужество в поисках правды». Тут ни убавить, ни прибавить. Так Бородин писал, начиная «Повестью странного времени» (1969) и «Встречей» (1970), обретая мощное дыхание в незабываемой «Третьей правде» (1979), удивляя пронзительным лиризмом и душевной тонкостью «Женщины в море» (1988), достигнув головокружительной высоты в горчайшей и высоко поэтичной «Царице смуты» (1996). Даже весьма политизированный роман «Трики, или Хроника злобы дней» (1998) никак не подведешь под марку «партийной литературы». Досадно, что наша либеральная критика годами почти не замечала одного из лучших современных прозаиков. Не менее досадно будет, если на его заслуженное поощрение (честно говоря, награждения Бородина я ждал с той минуты, как услышал о премии Солженицына) станут глядеть сквозь «идеологический» бинокль. Прекрасная проза Леонида Бородина достойна большего. Того, что стало ее основой и главным нервом, -- искренней любви.