«Первый симфонический ансамбль без дирижера», или «Персимфанс» (неправда ли, в названии равно слышится языковой конструктивизм и нечто нежное, французское) -- одно из самых знаковых, хотя и подзабытых изобретений революционных 20-х. Исторический казус, идеологическая вампука и уникальное художественное приключение короткой эпохи строительства нового социума и нового человека. Эпохи, эстетические новации которой оказали принципиальное влияние на мир, хотя попытки их реконструкции часто оказываются не вполне убедительными -- дух времени и особенности тогдашнего восприятия плохо поддаются имитации.

В отличие от живописи, литературы и архитектуры русский музыкальный авангард 20--30-х (как театральный) почти что весь ушел на дно архивов. Оказалось, что актуализируется он трудно: левые тренды слишком мало востребованы, а прочее, на посторонний слух, не так уж много прибавляет к Шенбергу.

Молодой музыкант Петр Айду -- пианист, лютнист, специалист в области аутентизма и современной музыки, а нынче начальник загадочной Музыкальной лаборатории «Школы драматического искусства» -- тем не менее осуществил первую в России попытку воссоздания «Персимфанса», «символизировавшего своим исполнительским равноправием и новоязовским обозначением спайку общества и искусства на коллективных началах».

С невероятным трудом и на бесплатных основаниях собрав друзей, студентов числом около 30 (в настоящем «Персимфансе» играли до 150 человек), преодолев чудовищную текучку кадров на репетиционном этапе, отобрав репертуар (хотя и не исполнявшийся оригинальным составом, но возможный), Петр Айду сделал красивый, свежий и познавательный проект. Театрализованное зрелище на месте классической концертной формы очаровало публику, но и сразу попало в ловушку невозможности повторения на театре левого искусства 20-х годов, когда ни точные реконструкции, ни эстетические имитации не могут восприниматься как авангардные.

Здесь был конферансье (Игорь Яцко): он уморительно цитировал письма рабочих и читал стихи Крученых. Здесь был пластический театр -- Наталья Кайдановская поставила больше известный как «Квинтет» балет Прокофьева «Трапеция», в свое время провалившийся и надолго забытый. Здесь был видеоряд: под звуки увертюры к опере Моцарта «Волшебная флейта» в обработке 30-х годов «для кино, клубов и эстрады» на огромном экране-полотне двигались поезда и трамваи, бегали дамочки и хлопали глазами зрители бог знает каких представлений.

Событие в целом вышло в духе веселого салона для широкого круга просвещенных и интересующихся, но был в нем и уникальный смысл.

А именно: отсутствующая в филармоническом репертуаре музыка 20-х годов была, во-первых, хоть и чуть сыровато, но все же осмысленно и с любовью исполнена, а во-вторых, что очень существенно, выведена из не слишком живых контекстов архивных разысканий или тематических вечеров современной музыки на малых сценах.

Шумовой оркестр с изобретенными инструментами («бутылкофон», «стулофон», «шваброфон» и проч.), т.е. веселый аттракцион, вполне уместный на альтернативной сцене, соседствовал с роскошным Первым фортепианным концертом Александра Мосолова, теоретически возможным (и страшно жалко, что не звучащим) в исполнении любого, хоть плетневского оркестра. А трогательно лубочный Моцарт предшествовал «шумритмузыке» А.М. Авраамова к агитпьесе С. Третьякова «Слышишь, Москва?» -- композиции, создающейся на наших глазах (и в наших ушах) людьми, строящими деревянный театральный помост и ритмично забивающими гвозди и отпиливающими доски. Причем делающими это с такой виртуозностью и самоотдачей (на репетиционном этапе пара человек травмировали себе спину), что начинаешь испытывать крайне далекое от изящно-салонного впечатление. В том числе оттого, что эстетическое приключение спаяно с функциональным смыслом -- по гвоздям стучат не для ритма, а чтобы реально построить этот самый помост, на котором потом будет играть балет.

Все эти вещи вместе -- гвозди, гимнастка на трапеции, без страховки зависающая над маленьким цирком Прокофьева, изысканная мощь фортепианного Мосолова, силовые акробаты и банальный Моцарт -- создают свой собственный контекст, в котором давно и прочно архивированный музыкальный авангард наконец оживает, обещает живое дыхание и открытия. По сути, «Персимфансу», если бы он к нашей радости оказался возможен не как разовый проект, еще работать и работать над исполнительской точностью и эстетикой подачи, но ключ подобран. И не воспользоваться им еще и еще раз было бы жаль.