В одном из самых интересных филармонических абонементов -- «Оперные шедевры» на сцене Зала имени Чайковского в исполнении дирижера Теодора Курентзиса, его новосибирских музыкантов -- ансамбля Musica Aeterna и хора New Siberian Singers (хормейстер -- Вячеслав Подъельский), а также европейских вокалистов-звезд прозвучала еще никогда не исполнявшаяся в России гайдновская версия главного сюжета в истории оперы -- «Орфей и Эвридика, или Душа философа», редкая, головокружительно трудная, изощренная и многогранная музыка.

Ее достаточно дотошное и качественное исполнение уже само по себе событие. Грандиозная затея, осуществленная в ситуации не то чтобы репертуарного дефицита, но заметной ограниченности. Особенно в сравнении с мировым опытом, значительной частью которого давно стала оперная музыка барокко и классицизма.

Здесь, впрочем, в последнее время не только обозначились главные игроки на поле так называемого аутентизма (хотя в нашем случае «ортодоксальные» аутентисты играют далеко не первые роли), но и стали появляться на сцене именно гайдновские названия. В основном стараниями невольных курентзисовских конкурентов -- дирижера и виолончелиста Александра Рудина и его оркестра Musica Viva. Можно сказать, мы прямо-таки уже почти присутствуем при реабилитации автора школьных сонат и курортной, свечной симфонии. Так что желающие могли даже сравнить курентзисовского Гайдна не только с малодоступными, известными в основном знатокам образцовыми записями, но и с рудинским Гайдном. Гайдновские партитуры у Рудина -- тихий свет, инструментальная изысканность, поиск ласковой гармонии элементов. Гайдн Курентзиса -- симфония спецэффектов. Как, впрочем, и Моцарт Курентзиса, и Бетховен Курентзиса.

Бесстрашный греческий маэстро, музыкальный начальник Новосибирского театра оперы и балета, главный активист в разделах «старинная» и «современная» музыка, а также самый модный дирижер, собирающий очень разную, в том числе гламурную публику, играет партитуру изобретательно, тщательно, и в то же время будто это написал Pink Floyd. Людям почти не бывает скучно (хотя в данном случае мера продуманности музыкальных эффектов, искусности и искусственности заставила многих почувствовать себя лишними на этом празднике). Когда во втором акте оперы, в сцене смерти Эвридики, оркестр и солисты уходят на такое пианиссимо, которое по идее вообще не может быть слышно, ты чувствуешь себя как будто на площади между двумя небоскребами, по тонкой нити между которыми идет храбрец без страховки. Не то чтобы ты сопереживаешь и плачешь, но дух захватывает. Когда в какой-то момент дирижер опускает руки и поворачивается в зал (где-то в глубине зала у кого-то тихонько пиликает телефон), а потом объясняет: «Мы будем играть очень тихо, вы просто ничего не услышите», мы понимаем: речь идет об интересно придуманных и сделанных моментах, призванных поражать воображение. Об огорошивающих взрывах и удивительных замираниях. Партитура в интерпретации Курентзиса вся из них состоит. Пожалуй, что в таком обличье она несколько теряет в цельности, текучести и тонкости эмоциональной. Но остается ее эффектная красота, которой не было бы и без отменной работы солистов -- всех троих, как на подбор отличных, умелых и согласных с дирижером и друг с другом, во главе с рыжеволосой барочной дивой с рокерскими манерами Симоной Кермес. Причем начинающий баритон Дэвид Кимберг (Креон) с его большим текучим голосом и стилистической деликатностью даже производил едва ли не лучшее впечатление, чем многоопытный британец Эд Лайон--Орфей -- филигранный вокалист, редкий для здешних мест стилист, который, впрочем, не вполне смог заворожить публику своей партией.

Ставшая уже любимицей местной аудитории Симона Кермес была изощренной Эвридикой, продемонстрировав и владение голосом в трех октавах, и ювелирность колоратур, и полетность, и красоту тембра и фразировки. Но главным пунктом этой программы стала не Эвридика, умирающая во втором действии, а Сивилла из третьего: здесь Симона превзошла самое себя, спев зубодробительно эффектную партию с сумасшедшей энергией и безудержной вокальной храбростью, что стало центральным аттракционом всего этого дух захватывающего представления.

В течение его ни один канатоходец не пострадал, а хорошо ли Гайдну представать в качестве серии сверкающих трюков, идет ли ему жанр арены -- это предмет отдельных, вполне возможных споров. Трудно аргументируемых, за неимением здесь большого количества разнообразных альтернативных предложений.