Главное событие Фотобиеннале -- визит знаменитого философа-постструктуралиста Жана Бодрийяра (Baudrillard). Автор нашумевших в недалеком прошлом трудов «Символический обмен и смерть» (1976), «Симулякры и симуляции» (1981), «Америка» (1986) представил свой фотопроект «Убийство изображения». Днем позже Бодрийяр прочитал на эту тему лекцию.

Профессора и академики классифицируются по типам. Тип зануды, тип нарцисса, «рубаха-парень»... Те из них, кто невысокого роста, в очках, с большим носом, блестящей лысиной и круглым животиком, -- это «пастыри-кумиры». Они немного вальяжны, удивительно остроумны, снисходительны и умеют со вкусом себя подать. Гедонисты во всем. Смахивают одновременно на мистера Пиквика и на дирижера Геннадия Рождественского (который, кстати, по совместительству профессор Московской консерватории и кумир молодых и продвинутых студентов). Как только мсье Бодрийяр показался в дверях зала галереи «На Солянке», чтобы открыть выставку своих фоторабот, стало понятно -- тот самый тип, «пастырь-кумир». «Обречен» постоянно ловить на себе восторженные взгляды молодых, ронять слова прямо в блокноты прыщавых отличников-студентов и экзальтированных научных сотрудников.

Для престижа Биеннале визит французского «пастыря-кумира» -- событие принципиальной важности (честь и хвала коллеге -- куратору Саше Панову из «Ежедневного журнала»). Однако если рассматривать визит Бодрийяра как мозговую атаку на российских интеллектуалов, придется поубавить восторженный пыл. Ах, приехал бы он со своими фирменными «патафизической изысканностью мира», «симулякрами» и «убийством образа» лет десять назад. Цены б ему не было. Тогда метод гиперкритицизма был откровением. Сейчас -- хрестоматия по истории философии прошлого века.

Лекция Бодрийяра -- это дайджест его идей о визуальном насилии. Суть вот в чем. Мир устал от репродукции образов. Образ -- средство в гигантской рекламной кампании, которую вещи устраивают для себя. Реальность заменяется изображением. Мы, реальные, исчезаем. Царствуют симулякры. Зрелище, реклама и мода -- косвенное отображение смерти. Принято считать, что в изображении мы моделируем мир, конструируем его как объект познания. На самом деле, считает Бодрийяр, навязывая свой порядок миру, мы попадаем в ловушку. Мы совершаем преступление, мы симулируем реальность, а объективное состояние вещей ускользает. Чтобы уловить объект, субъект должен выпустить его из рук, отторгнуть себя в процессе отражения мира. Иначе говоря, заменить вещь, которой навязано присутствие субъекта, на вещь, ставшую местом его отсутствия. Чтобы найти изображение, необходимо отсекать все лишнее, все постановочное. Надо задержать дыхание и самому исчезнуть.

В компанию единомышленников Бодрийяр мог бы пригласить не только современников-деконструктивистов (прежде всего Ролана Барта), но и средневековых неоплатоников, для которых, по словам Михаила Ямпольского, «вхождение в область высшего света было эквивалентно исчезновению видимого как видимости». В той же компании могли оказаться и лингвисты-формалисты с их теорией остранения: для того чтобы художественное высказывание стало ценным, надо преодолеть автоматизм восприятия, узнаваемое сделать неузнанным.

От радикальных выводов и блестящих парадоксов Бодрийяра иногда перехватывает дыхание. Но не пугайтесь. Это не посягательство на создание новой философской системы, раскачивающей привычные основы мироздания (пусть даже самим теоретикам постмодернизма очень хочется такой славы). Это прежде всего натяжение языковой поверхности. Занятное приключение слов, рассказанное в жанре популярного во Франции со времен Монтеня философского афоризма. Жаль только, почувствовать фактуру речи Бодрийяра во время московского визита могли лишь франкофоны. Перевод лекции явно оставлял желать лучшего.

Выпарив журчащую влагу бодрийяровских текстов, мы получаем сухой остаток: чуть-чуть поднадоевшие идеи о серийных убийцах реальности -- массмедиа и виртуальности, о магической эксцентричности детали, о перестановке зеркала репрезентации с субъекта на объект. «Нерастворимая очевидность мира», возникающая при исчезновении режиссирующего взгляда фотографа, -- все-таки красивая метафора. Любой щелчок фотографического затвора -- это печать авторского выбора натуры, стало быть, диктат над ней, ее аранжировка. И возвращение смысла и эмоции в каждом отпечатке не нонсенс, а неизбежность законов интеллектуальной гравитации.

Фотоработы самого Бодрийяра вполне могли бы скромно украсить собой бесконечный проект «24» Юрия Аввакумова. Снова множество фактурных фрагментов. Их можно назвать узорами чистого смысла, процарапанными сквозь пленку обыденности. А можно -- просто узорами в ряду бесконечных ритмических соответствий предметов и вещей. Размытая точка зрения самого автора (при том, что она есть -- ну не деться от нее никуда) и не дает до конца порвать покров банальности, убедить в том, что художественное событие состоялось и истина перед глазами.

И все же хорошо, что мсье Бодрийяр приехал, что освятил своим присутствием биеннале. А наша деконструкция его деконструкции -- просто иллюстрация к заповеди «Не сотвори себе кумира».