Свой ударный проект -- ожидаемый сюрприз «высокого сезона» -- галерея «Ковчег» назвала «Возвращение Константина Истомина». Сначала думаешь, а что, разве он куда-нибудь исчезал? Ведь его работы хранятся в Третьяковке, ГМИИ имени Пушкина и Русском музее... Правда, при попытке вспомнить что-либо конкретное на ум приходит лишь картина «Вузовки» (1933): две молодые женщины у стола, на котором разложены конспекты. За окном -- зимняя Москва, можно угадать башни Кремля. Но главное в картине -- не гордая причастность к столице, не бравурное настроение «А из нашего окна / Площадь Красная видна», не сосредоточенность персонажей на учебе. Главное -- какой-то совсем не советский (кумачовый или золотой), не мажорный, а холодный и пронзительный свет, заливающий комнату. Он делает особенно четкими хрупкие, слегка изломанные силуэты персонажей. На столе -- прозрачный кувшин с цветами, в его прозрачности исследователи находят аллюзию на старых мастеров, чистоту помыслов и прочую символику уж никак не коммунистического толка. Даже странно, что это полотно и в советские времена было в постоянной экспозиции Третьяковки! Правда, не ручаюсь, что оно висело там лет 50 тому назад: еще в 30-е Истомина обвинили в формализме.

А вот другие истоминские вещи сразу и не вспомнишь. И не заговорили бы о нем лишний раз в нашей суете, если бы не галерея «Ковчег», получившая архив художника, много лет хранившийся у преданного ученика Леонида Казенина (1897--1965), а потом у его дочери.

Выставка получилась интересной и... проблемной. Много графики, чуть-чуть живописи, в том числе незавершенной. Старые фотографии, документы. С дореволюционных снимков смотрит щеголеватый, уверенный в себе молодой человек, и трудно поверить, что на крохотных убогих карточках советской поры запечатлен тот же человек. И дело не в ушедшей тонкости черт, а в затравленном, полном тоски взгляде.

Покидаешь выставку, точно зная: художник и наполовину не реализовал свой потенциал. Истомин, конечно, понимал, чего от него ждут: большой тематической картины, воспевающей сражения Гражданской войны или будни великих строек. Даже пытался ее писать, и не раз, меняя сюжеты: «Восстание румынских крестьян», в котором принимал участие сам художник, «Помощь Красной Армии пострадавшим при землетрясении в Армении», «Металлургический завод», «Смена» -- движение толпы рабочих с неразличимыми лицами, слившимися в единую массу фигурами. Но так и не справился с задачей: мешала натура. Не та натура, что покорно маршировала к доменным печам или пыталась на штыках импортировать власть Советов. Нет, собственная натура художника -- вольного артиста.

В графических листах, порой просто замечательных, заметен интерес Истомина к разным стилистическим течениям, от кубизма и футуризма до фовизма и экспрессионизма. Уже в советской Москве он входил в объединения «Маковец» и «Четыре искусства», собравших цвет художественной интеллигенции. Иные листы виртуозны, но как только художник подступается к «правильным» сюжетам, твердость руки куда-то уходит. С большой картиной ничего не вышло. Художник признавался, что совершил «резкий поворот от героики и романтики прошлого к темам бытового характера и к портрету»; эти работы преобладают сегодня и в «Ковчеге».

Истомин остался фигурой переходной. К «тихому» искусству его не причислишь, к аполитичным художникам не отнесешь. Не запишешь в академический лагерь, но и насчет стана авангардистов есть сомнения. В своих поисках Истомин все же не порывал с картинным пространством. Не переходя к плоскости, не расставаясь с фигуративностью и нарративом, пытаясь обозначить собственный, особый ход внутри традиционной картины. Правда, для серьезных выводов в «Ковчеге», несмотря на большой объем архива, не хватает ключевых вещей, контекста истоминского творчества.

К выставке-акции, открывшей неизвестного Истомина, издан альбом-каталог, где картин побольше, чем в залах, но хотелось бы и больше сведений. Скажем, когда и где у Истомина были выставки? Предыдущая, например, состоялась в 1987 году в одном из залов на Кузнецком мосту. Организовали ее «дяде Косте» многочисленные и верные ученики, благо художнику довелось преподавать практически во всех московских худвузах, от Вхутемаса до Суриковки.