Николай Коляда живет в Екатеринбурге, с завидной регулярностью пишет пьесы, а их с еще более завидной регулярностью ставят в театрах нашей необъятной родины. Можно сказать, что Коляда, автор «Рогатки», «Мурлин-Мурло» и «Полонеза Огинского», если и не самый популярный, то уж точно самый репертуарный русский автор. (Таким во второй половине XIX века был Ипполит Шпажинский.) Он отлично понимает законы сцены и мастерски умеет выписывать фактуру жизни, подмешивая в мелодраматический сюжет малую толику социального гротеска. Коммунальный советский быт знает энциклопедически. Ментальность среднестатистического гомо советикус -- тоже. При этом надо учесть, что у екатеринбургского автора абсолютный слух на народную речь. Подавляющее большинство смачных присказок, которыми пропитана словесная ткань его пьес, не придуманы, а услышаны.

Несколько лет назад Коляда занялся режиссурой. Ставил в основном себя любимого, умудряясь обернуть свои литературные достоинства душераздирающими недостатками. Мелодраматизм -- пошлостью, знание народной жизни -- похабством, гротеск -- дешевым соцартом. И вот популярный драматург и неудачливый режиссер поставил в екатеринбургском Театре драмы «Ромео и Джульетту». Сами понимаете, казус. Где Коляда, а где Шекспир! Нашел на кого замахнуться. Пришли, уселись. Ну-ну, гражданин, чем на сей раз нас порадуете?

Даже не знаю, как обо всем увиденном написать. Представьте себе, что после вернисажа модного художника вы заглянули на выставку детских рисунков. Висят повсюду какие-то каляки-маляки, подходишь к одной из них и понимаешь -- вот этот неумелой рукой выполненный пейзаж перевешивает все те инсталляции и композиции, которые только что тебе продемонстрировали продвинутые кураторы в продвинутой галерее.

«Ромео и Джульетта» Коляды отличается от показанной в этот же день в рамках «Маски» «Федры» маститого питерского режиссера Григория Дитятковского (и десятков других стильных, но стерильных спектаклей) так, как отличается самодеятельное, но подлинное искусство от профессионально выполненной фальшивки. Или: сморщенные, но вкусные яблочки, которые продает на базаре бабулька, от тугих, на гидропонике выращенных плодов из дорогого гастронома. И тот факт, что режиссер Дитятковский конечно же войдет в театральные анналы, а режиссер (не драматург) Коляда скорее всего нет, ничего не отменяет. Спектакль екатеринбуржца -- аляповатый, безбожно затянутый, композиционно рыхлый, ритмически плохо выстроенный, далеко не всегда хорошо сыгранный -- очень личное, пронзительное и глубоко тронувшее меня театральное высказывание.

Аналогия с детским рисунком возникла не случайно. Эстетика этой постановки собственно и есть эстетика детского праздника, помноженная на эстетику уголовного мира со всей его слезливой сентиментальностью и пошловатым романтизмом. Это «люби меня, как я тебя», и «не забуду мать родную» в одном флаконе. Главный сценографический элемент -- огромные рулоны конфетных оберток, из которых с помощью проволоки герои то и дело изготавливают бумажные цветочки, высаживают их на сцене, а потом безжалостно топчут ногами, пускаясь в очередной продолжительный и неистовый пляс. Ромео, Джульетта, Бенволио, Меркуцио -- это дети российских предместий, рожденные в советское время, когда перемешались все социальные пласты, ребятишки из интеллигентных семей и шпана играли вместе в одни и те же игры, и шпана была конечно же главнее. В самом начале спектакля Ромео и Бенволио отливают из свинца ножик. Хоть и кустарный, а свой. Не лохи какие-нибудь, умеют за себя постоять.

Представителей благородных фамилий здесь нет. Слуг тоже. Герцога нет и в помине. Есть похожая на бандершу леди Капулетти. Она носит на указательном пальце наперсток, заменяющий одновременно заточку и кастет (такую поди ослушайся). Есть ее племянник оборванец Тибальт. А еще есть совершенно неожиданный Меркуцио, похожий на гуманиста не больше, чем уголовный пахан на папу римского. Коляда вымарывает центральный монолог про плутни королевы Маб, зато наделяет Меркуцио задиристостью и дерзостью. Он, а не Тибальт главный виновник поножовщины. Он настоящая шпана, а остальные лишь стараются походить на него. В этом спектакле в качестве косметики за неимением ничего другого используют свеклу (она -- и помада, и румяна). Ее же наносят на лица в качестве боевой раскраски. Свекольным соком (вместо клюквенного) истекают и им же окропляют.

Но самая большая неожиданность спектакля -- главные герои. Не юные влюбленные, а настоящие дети. Те, которые любят закапывать клады, пряча в коробку из-под монпасье битые стеклышки и «золотые» бумажки. Ромео (забавный, трогательный и очень талантливый Олег Ягодин) пониже, Джульетта (Ирина Ермолова) повыше (в детстве девочки растут быстрее). И любовь их детская, эротически никак не окрашенная, но такая настоящая, что дух захватывает. Что могут дарить друг другу дети? Да конфетки с фантиками и могут. В сцене первой встречи каждый из них достает из кармана карамельку, съедает, а бумажку привычным движением прилепляет своему визави на лоб. Вот и познакомились. В сцене на балконе они раскрывают цветочки-веера (старшие товарищи мне подсказали, что такие на демонстрациях носили) и начинают ими размахивать, жмурясь от удовольствия. А потом, смешно морща нос, громко поют какое-то ла-ла-ла. А потом примеряют друг на друга наряды из сказочного детского гардероба.

В спектакле есть несколько сцен, за которые я готова смириться со всеми несовершенствами не только этой постановки, но и мира в целом. Например, в начале второго акта, где герои, налепив на лица большие куски фольги, делают из них маски и складывают на доску. Позже маски тех, кто умер, расплющат, из фольги изготовят цветочки (но не простые, а золотые) и насыплют из соли посреди цветочков белые кресты. Было просто поле -- стал погост.

В финале умерших Ромео и Джульетту засыпают конфетами. На поклонах конфеты эти бросают в зал. Разворачиваешь, а там деревяшка. Такая подлость, такой обман. Была бы ребенком -- зарыдала бы.

Не знаю, останется ли этот спектакль в истории театра, а в душе у меня точно останется. И на каких весах взвесить, что важнее?