-- Ты сегодня в гемайнду (Gemeinde, по-немецки «община». -- Ред.) пойдешь?
-- Нет, не могу, у меня термин (Termin -- встреча) со штоербератером (Steuerberater -- консультант по налогам). А потом еще надо новую машину замельдовать (melden -- регистрировать).
-- Ах зо! (Ach so -- вот оно что).
Из разговора двух недавних переселенцев из бывшего СССР

Сколько нас? Писатель Леонид Гиршович, живущий в Ганновере лет двадцать, десять лет назад чувствовал себя единственным представителем русской культуры в этом полумиллионном городе. Сейчас, спустя 10 лет после объединения, его окружает обширная среда, в которую входят литераторы и журналисты, художники и музыканты.

На улицах германских городов звучит русская речь. Я спросил свою приятельницу, московскую журналистку, живущую в маленьком (несколько тысяч человек) нижнесаксонском городе, не одиноко ли ей там. Нет, ответила она, в городке полтора десятка русских семей.

Германское русскоязычье -- это более двух миллионов немцев, приехавших сюда с постсоветского пространства большей частью в последние десять лет; около ста тысяч евреев, появившихся после 1990 года; и трудно подсчитываемое (думаю, тоже тысяч сто) число русских, сумевших остаться после распада Советского Союза, вывода войск и других событий этой бурной поры. Итого -- 2,5-миллионная колония, создавшая обширную инфраструктуру.

Инфраструктура. Мы покупаем ностальгические продукты (гречка, селедка, конфеты "Мишка) в русских магазинах, стрижемся у русского парикмахера (дешевле), лечимся у русского врача, читаем русские газеты, ходим на концерты русских артистов, смотрим русское телевидение.

Молодежь адаптируется быстрее. Некоторая часть ее, пытаясь слиться с германской средой, стесняется экзотических родителей. Те, кому за 50, обречены жить в русской Германии.

-- Это правда, что у вас есть газета под названием "Русская Германия"? -- спросил один немец.

-- Правда.

-- Вот так название! Это что ж, русские захватили Германию?

-- Захватили, захватили, -- грустно ответил я.

Русскоязычных газет больше десятка. Они четко разделены в зависимости от аудитории. Самые преуспевающие -- те, что работают на русских немцев. У них двухмиллионная ниша, приличные тиражи и больше рекламы. Похуже тем, кто рассчитан на общерусскую аудиторию. И наконец, малотиражные еврейские газеты. Самая старая (8 лет) газета, рассчитанная на русскую интеллигенцию, -- "Европацентр". Есть несколько литературных журналов. Один из них называется "Литературный европеец". Пишут все. Благо социальное пособие обеспечивает сносное существование и досуг.

-- Я приехал сюда писать прозу, -- гордо сказал пожилой инженер с мефистофельским профилем, с которым я учился на языковых курсах.

Курсы. Всем новоприбывшим положено полугодовое бесплатное обучение языку. В результате в одном классе вместе с турками и курдами оказывалась коренастая свинарка из Казахстана, неподвижно сидевшая, сложив на столе тяжелые руки, мой знакомец -- московский инженер, истерзанный графоманскими страстями, юный пастух из сибирского села и почтенная дама из Петербурга, защитившая в свое время диссертацию по Дюркгейму.

Класс зубрил немецкие глаголы, болтал на причудливой языковой смеси, пил вино во время дней рождения, отмечаемых в той же классной комнате за сдвинутыми столами, бродил в перемены по аллеям соседнего парка, острил, грустил на скамейках.

Обучение велось с помощью игр и дискуссий. Скажем, преподавательнице казалось интересным обсудить вопрос, выносить или нет Ленина из мавзолея. Спорили страстно, а потом взорвались хохотом, когда молодой турок спросил: а кто такой, собственно говоря, Ленин? Или сообща составляли рецепт украинского борща. Русская часть класса просто изнемогала от переполнявших ее вкусовых ощущений. "Говядина обязательно должна быть с косточкой". -- "Про чесночок не забудьте, про чесночок..." -- "Сметана-то, шмант?" И преподавательница, холеная молодая немка с аристократическим фон фамилии, писавшая все это на доске, сладострастно зажмурилась: "Йа-а, шмант!"

Дом. В доме, в котором я живу в Ганновере, на первом этаже -- квартира Фридриха, старого крестьянина из-под Алма-Аты. Трое его сыновей работают на заводах. Все собираются на праздники, дни рождения -- человек двадцать с женами и детьми. Пьют, поют песни, вспоминают прошлую жизнь. Ко мне на второй этаж доносятся звуки и запахи деревенского застолья с винегретом и борщом, с капустой и огурцами своей засолки. А в соседнем подъезде -- чета петербургских инженеров. Там и застолья, и разговоры другие.

Летними ночами в открытое окно со двора в мою дремоту вплывают стук каблуков и русская речь. И сквозь сон кажется, что ты в своей квартире в Москве, на Дмитровке. Потом вспоминаешь, что и дома того на Дмитровке нет, снесли, и Москва, и страна другие, и все дальше отплывают они от тебя, уносимые течением времени и другой жизни.

Фольклор. Во дворе подрались мальчишки, русский немец и русский еврей. Вышли сначала матери, потом отцы. "Ах ты жидовская морда..." -- "А ты фашист..." Поуспокоились, выяснили, кто есть кто. Оба папы русские, один женат на немке, другой -- на еврейке. Кончилось все, как водится, бутылкой.

Отношения двух общин германского русскоязычья сложные, вернее -- нет никаких отношений. У каждой свои клубы, газеты, компании. И счеты -- кто больше страдал от советской власти. "Вас, евреев, на престижную работу не брали? Эка беда... Нас же высылали целыми селами, интеллигенции лишили". И даты памятные свои. У одних -- в сентябре годовщины выселения из Поволжья. У других -- в ноябре Хрустальная ночь.

Современные проблемы тоже особые. Отдельных немцев, плохо знающих мутершпрах и приехавших на историческую родину до введения языкового экзамена, стали высылать обратно в нарушение принципа "закон обратной силы не имеет". Недавно все германское русскоязычье облетела история о том, как мать семейства воткнула себе в живот нож, пытаясь покончить жизнь самоубийством, лишь бы не возвращаться в сибирское село. Ее вылечили и все-таки выслали, несмотря на общественные протесты.

Евреев беспокоит шаткость их правового положения, отсутствие законодательного акта, обусловившего их прием на постоянное жительство. Все это предмет постоянных дискуссий, благо общественный темперамент евреев можно считать чертой национального характера.

Музыка на вокзале. На берлинском вокзале парень в куртке российского пошива разводит меха аккордеона, поглядывая на лежащую перед ним кепку. Репертуар надрывно-лирический -- "Жди меня, моя Маруся, чаще шли приветы..." И что-то еще из российских шлягеров 70-х. Подают мало, но он поет и поет. И вспомнилось из детства победительно-бодрое: "Казаки, казаки, едут-едут по Берлину наши казаки"...

-- Захватили русские Германию?

-- Захватили, захватили.