Восемнадцатый международный театральный фестиваль «Балтийский дом» открылся спектаклем Гжегожа Яжины, и все те, кто числит себя ценителями театра, ринулись его смотреть. Опять, как это бывает в случае особенных гастрольных редкостей, в Питер двинулись толпы московских театралов, включая студентов, променявших премьеры московского фестиваля «Территория» на спектакль одной из главных звезд нового европейского театра, которую привозили в столицу лишь раз и неизвестно, привезут ли еще. Организаторы «Балтдома» все рассчитали умно: через 12 дней фестиваль закроется премьерой еще одной европейской звезды -- бельгийца Люка Персеваля, который приезжает сюда уже в третий раз, а в Москве еще не бывал, и снова двери театра будут осаждать московско-питерские театралы. Ну а удержать интерес зрителей между хедлайнерами не составит труда, если в программе есть еще гастроли звезды не меньшего масштаба -- латыша Алвиса Херманиса с «Соней», есть насмешливый таллинский спектакль про демографию «Горячие эстонские парни», что объехал огромное множество фестивалей, и беспроигрышное ностальгическое рижское шоу Галины Полищук «Керри. Ретроспекция» по мюзиклу Раймонда Паулса, к тому же с самим Паулсом за роялем. Но начали с поляков.

Гжегож Яжина уже десять лет руководит одним из самых знаменитых польских театров -- варшавским «Розмайтощи», который теперь называется «ТР Варшава», видимо, по имени большого городского проекта «Территория Варшава», запущенного молодым худруком пять лет назад. Яжина любит перемену имен, он и сам когда-то под каждым новым своим спектаклем подписывался по-новому -- в программке на месте режиссера писал то явно женскую фамилию, а то и вовсе какие-то непонятные буквы.

Теперь вроде бы эти игры позади, сорокалетний Яжина считается знаменитостью, имеет множество престижных наград и в своем театре стал уже не только худруком, но и генеральным директором. И спектакль, который он привез в Питер, «Джованни», лихо соединяющий пьесу Мольера с оперой Моцарта, -- это мастерский спектакль. Может быть, не самая большая удача мастера, но хотелось бы, чтобы полуудач такого класса в нашем театре было побольше.

Действие «Джованни» Яжина задвинул в глубь гигантской сцены «Балтдома», видимо, для того, чтобы зрители не поняли, действительно так хорошо поют оперными голосами артисты его театра или это фонограмма (обман удался, споры после спектакля шли долго). И эту далекую, вытянутую в ширину сцену, закрыли ездящей туда-сюда и открывающей в ней разные фрагменты-кадры черной ширмой-стеной.

Яжина поставил спектакль эпохи гламура и светских вечеринок, спектакль сверкающий, многоязыкий и холодноватый. В нем нет настоящей радости, но нет и катастрофы с отрезвлением и раскаянием. Джованни и его приятель-слуга Лепорелло -- циничные гуляки, пресыщенные и равнодушные клубные завсегдатаи, для них победы над женщинами соединены с преступлением, но ни то ни другое уже не дает адреналина.

В первой сцене Джованни (Анджей Хира) входит в дом донны Анны, надев на голову чулок грабителя, и после соблазнения (причем Анна, предстающая в одном лишь нижнем белье, соблазняет гостя сама), страшно убивает заставшего их отца героини, лупя его головой о стену. Томная красотка Анна (Данута Стенка) оказывается ничуть не лучше преступника: в финале она будет рассказывать об этой истории дону Оттавио, распаляя в нем не гнев, а чувственность, и явно мечтая повторить опыт.

Дальше спектакль переносится в декорации театрального фойе. Именно сюда приходит брошенная донна Эльвира (Мая Осташевская), стремясь вернуть убежавшего мужа; тут бритоголовый Лепорелло (Сезарий Косиньски) прикрывает от ее упреков улизнувшего приятеля глумливыми россказнями о том, что не она первая, не она последняя. И здесь же на фоне этих разговоров впервые приглушенно слышится из-за дверей мощная и трагическая моцартовская увертюра.

Дальше пойдут вечеринки разного калибра. Будет, например, плебейская свадьба простецкого парня Мазетто с дурочкой-блондинкой Церлиной, тамада-затейник станет почему-то вести стол по-русски, и гостям будет лестно, что сам дон Джованни пригласил всю компанию на икру с водкой. Будет гламурная пати со струнным квартетом, играющим Моцарта, и представлением из полуголых девушек в огромных кудрявых париках, а Джованни, надев сверкающую зеркальную маску-шлем, и Лепорелло в черной маске будут петь по-итальянски арии из «Дон Жуана». Будут и другие.

Опера Моцарта следует за Джованни с Лепорелло повсюду: ее поют на вечеринках, наигрывают одним пальцем на клавесине от нечего делать, музыканты исполняют ее за ужином, дома включают трескучую виниловую пластинку, с которой звучит все та же музыка. Но то, что происходит с самим вялым и бесстрастным героем, находится в постоянном контрапункте к музыке, полной страсти и драматизма. И самое наглядное в этом противопоставлении -- история с Командором (Ремигиуш Лукомски). Тут нет грозного ожившего памятника, как и вообще нет ничего сверхъестественного. Валяющийся в соседней комнате труп убитого Командора Джованни, чтобы пощекотать нервы, сам усаживает с собой за ужин, а потом сам с ним разыгрывает тот знаменитый мольеровский спор, который в пьесе простодушный честняга-слуга ведет со своим хозяином. Вот только здесь в устах Джованни восторженный монолог слуги, восхваляющий совершенство человека и то, как здорово в нем работают все органы, превращается в бесстрастный перечень патологоанатома. И когда герой, с набитым ртом издевательски болтающий за себя и за мертвеца, вдруг подавится куском и после недолгих судорог откинется на диване под звучащую из проигрывателя торжественно-фатальную музыку финала «Дон Жуана», никто его смерти не заметит. В дом будут прибывать гости, загалдят вокруг фуршетного стола, и никто даже не обратит внимания, как встанет труп Командора и будет с опозданием петь про ужин, раскаяние и про «пожми мне руку». Правосудие свершилось бессмысленно и незаметно. Вечеринка продолжается.