В галерее GMG открылась выставка Никиты Алексеева «Это есть. Этого нет. Это есть». Название можно отнести прежде всего к биографии самого автора: один из создателей группы «Коллективные действия» (это есть), затем выход из группы (этого нет), организация квартирных выставок Aptart (это есть), закрытие квартирной галереи (этого нет), участие в группе «Среднерусская возвышенность» (это есть), распад группы (этого нет), отъезд во Францию (этого нет), возвращение в Москву (это есть). Но и сейчас Никита Алексеев на московской артсцене -- своеобразный мерцающий персонаж. Он много ездит, много пишет (впрочем, как всегда), довольно редко выставляет очень одинокие, пронизанные меланхолией и экклезиастским знанием проекты, почти прощальные -- «Монтаж» (2004), «54 зимы» (2007). Так что данная выставка наиболее полная за последние несколько лет.

На двух этажах галереи расположились графика, живопись, видео и даже книга воспоминаний художника «Ряды памяти».

Один из разделов выставки называется «Философия после искусства». Отсылая напрямую к статье мэтра американского концептуализма Джозефа Кошута «Искусство после философии», Алексеев тем не менее формулирует, пожалуй, главную черту русского искусства. Перефразируя уже самого Алексеева, ее можно определить как «философия вместо искусства». Разговор об искусстве (вообще разговор) важнее самого искусства. Точнее, это и есть искусство. Поэтому и действия могут быть только коллективными (правда, это всегда был коллектив избранных, способных поддержать разговор). Поэтому последнее звено московских концептуалистов называется не иначе, как «Медицинская герменевтика». Вот и Кабаков в Пушкинском музее и в «Гараже» тоже говорит именно об искусстве. В своем интервью Алексеев заявил: «Кошут уже много лет честно и умно воспроизводит придуманное 40 лет назад». Иными словами, Кошут делает искусство, однажды поняв для себя, что это такое. А в России о нем по-прежнему спорят. Именно этот интеллектуальный (и далеко не псевдо) спор Никита Алексеев доводит до предела, то есть до абсурда. В его рисунках встречаются все со всеми -- телевизоры, кактусы, снеговики, плюшевый мишка, Карл Маркс, Илья Муромец, Энди Уорхол, Джозеф Бойс, и говорят они обо всем -- о красоте, о времени, об относительности. Остальные части выставки -- продолжение того же разговора, преисполненного грустной авторской (само)иронией. В серии «Живопись для» художник задается вопросом о возможной функциональной нагрузке живописи -- фон, вешалка или место для розетки? А в «Поэзии вещей 2», где изображены разные предметы, оставшиеся от разных людей, например «пачка «Беломора», разрисованная Андреем Филипповым», Алексеев поднимает вопрос о сущности вещей, что останется после их физического исчезновения -- память, миф или его искусство?

Но если искусство действительно «это прежде всего изготовление умных и добрых табуреток», по выражению самого художника, то Алексеев умеет делать эти табуретки. Несмотря на интеллектуально-философскую нагруженность (что соответствует определению «умные»), его работы приятны на глаз (то есть «добрые», что далеко не так тривиально в наше время). И если зритель, придя на выставку, потеряет нить разговора, то созерцание самих произведений, безусловно, компенсирует этот провал.