Постановщики, что берутся за эту партитуру, вечно решают, кто им ближе -- Чайковский или Гофман, снежная лирика или мрачноватый карнавальный гротеск. Примирить композитора и автора сказки, композитора вдохновившей, еще ни одному хореографу не удавалось, потому «канонической» версии «Щелкунчика» не существует. Латвийский хореограф Индре Рейнхольде, сочинив свою версию балета для Екатеринбургского театра танца, не стала исключением из правила, но история, ею придуманная, выглядит чрезвычайно любопытной.

Это история о том, как из тихих детей вырастают сочинители, творцы, хореографы.

В мрачной и пустынной комнате играет сама с собой одинокая девочка (Елена Сусанова). Путешествует по сцене, что-то «лопочет» руками и ногами, подпрыгивает, забрасывая ноги назад и вбок (занятно, что именно эти косые прыжочки признает своими, пытается потом повторить в антракте малышня, приведенная на спектакль теми мамами, которых не отпугнула намеренно «взрослая» афиша). Ничуть от одиночества не страдает, а если нужен друг и собеседник, то вот он придуман, и рядом с зубастой куклой появляется живой Щелкунчик (Александр Тихонов). Это именно товарищ, приятель -- никакой снисходительности к «кукле», никакой утрированной взрослости, что часто воспроизводят дети, поучающие своих фарфоровых или пластмассовых друзей так, как взрослые поучают их самих. Щелкунчик таскает девочку на закорках, и в каждом их движении -- беззаветная свобода и доверие. Они вместе смотрят танцы других кукол, и понятно, что танцы эти придуманы девочкой, так включается она в каждый из танцев, таким эхом ее воображения оказывается.

Тут видно, как тщательно старается хореограф соблюсти баланс между Гофманом и Чайковским -- танцы отвечают музыке, но все немножко «немецкие». Испанка оказывается особой чуть-чуть вульгарной -- такой, наверно, видится сдержанным германцам фонтанирующая страсть, русская же кукла, наоборот, более сдержанной, чем мы привыкли. Девочка в этой комнате -- тоже немецкая; и вошедшие в комнату родители напоминают ей о том, чего от нее ожидают в обществе.

Родители (Евгения Гомзякова и Алексей Колбин) -- пара изящная до головокружения. Всплески тонких рук, аффектированные изгибы точеных фигур -- ежедневная театральность светского общества, от которой героиня ежится и диковато шарахается. Ей вручают упакованный в коробку подарок, и каково же разочарование девочки, когда оттуда достают шикарное вечернее платье! Что она ждала? Бог весть. Может быть, еще одну куклу, с которой можно разговаривать и танцевать. От нее хотят, чтобы она стала взрослой -- вот такой взрослой, как родители и как гости, пришедшие к ним на вечер, что кружатся с бокалами в руках у праздничного стола. Она отказывается и, схватив куклу-Щелкунчика и набросив плащ, убегает из родительского дома.

Работа художника по костюмам Илзе Витолиня -- одна из удач этого спектакля. Замечательны пышные одежки кукол, колышущиеся на головах у снежинок длинношерстые ежики сугробов, и этот плащик, в котором героиня покидает дом. В нем и теплая немецкая зима, и нерассуждающий порыв, присутствующий в русской музыке.

Второй акт становится удачей и сценографа Алексея Трефилова. В первом его работа вызывала некоторое недоумение -- комната героини казалась бедной, что противоречило всей истории. Во втором сначала на улицу взглянул заснеженными окнами старый дом, затем распахнулось небо с белейшими облаками.

Рядом с этим старым домом играют в снежки школяры, один из них затаскивает в игру героиню, и ну конечно же он так похож на Щелкунчика... Манеры чуть более галантны (но ведь и девочка повзрослела), и все та же бесшабашность в каждом движении, и удивительное совпадение пластики с героиней (ну да, мы помним, что танцы сочинила хореограф Индре Рейнхольде, но герои того не знают, а совпадению этому не удивляются вовсе -- так бывает только в момент первой сумасшедшей влюбленности, когда все кажется естественным). И моментально рядом с главным дуэтом возникает дуэт воображаемый -- белоснежная балетная пара, сочиненная героиней.

Уже не куклы и не их национальные танцы (занятно, что при всей любви к современной пластике Рейнхольде почитает балетную иерархию, в которой танцевать «белую классику» всего почетнее) занимают героиню. Девушка выстраивает «белую» пару, и, собственно, здесь развитие сюжета заканчивается. Потому что далее -- добрую половину второго действия -- идет череда ее сочинений. Сложно сплетенных, изящно выстроенных, но лишенных внутреннего драйва. Это каталог возможностей, рисунки на будущее; но для набросков их многовато.

А в финале Рейнхольде, в течение всего спектакля обращавшаяся с партитурой весьма вольно (переставляя куски и что-то выбрасывая вовсе, что, впрочем, было сделано чрезвычайно аккуратно и с отличным музыкальным чутьем), решила послушаться Чайковского. Музыка говорила о потере, о сне, который заканчивается горьким пробуждением, друг героини исчезает, она остается одна. Но по тому, как была рассказана история, чувствуется, что вот тут-то и начнется настоящая биография сочинительницы.