Начать фестиваль современного искусства с нового спектакля Наджа -- ход беспроигрышный. С одной стороны, Надж -- давно известный и очень любимый в Москве хореограф-режиссер (получил аж две «Золотые маски» за лучший зарубежный спектакль сезона), он считается практически классиком, с ним примирились консерваторы, его спектакль не вызовет протестов и шумных уходов зрителей из зала. Таким образом, «Территория», имеющая репутацию «жирного» фестиваля (к поддержке администрации президента и Минкульта в этом году добавились деньги банка «Русский стандарт» и представительства MasterCard Europe sprl), парадоксально сочетающего гламурность со скандальностью, хотя бы вначале всех примирит. С другой стороны, Надж, несмотря на то, что формально проходит по ведомству танца, и есть само современное искусство, торящее новые пути и нерасчленимое на жанры. Драма, пантомима, визуальные искусства, музыка в его постановках замешены так, что не всегда можно определить, есть ли вообще там то, что принято называть танцем.

На этот раз Надж привез в Москву свою последнюю премьеру -- спектакль «Антракт», сочиненный по китайской «Книге перемен». В программе объяснялось, что «Книга перемен» -- одно из фундаментальных произведений китайской цивилизации и мудрости, создание коллективное, писавшееся на протяжении столетий. Что Надж опирался на нее поэтически и структурно и что он сочинял спектакль, следуя 64 гексаграммам «Книги перемен», каждой из которых давал в соответствие некое театральное микрособытие. Не знаю, должен ли был спектакль Наджа читаться, как раскрытая книга теми, кто знаком с китайской философией и ее главным трудом, но все прочие, даже проштудировав длинное и туманное предуведомление, шли на «Антракт» полные радостных ожиданий. Мы же помним: как бы ни был сложен и неясен предмет, взятый Наджем в основу спектакля, энергия, интонация, выразительные сценические метафоры и заразительный актерский талант самого режиссера делают постановку высказыванием ясным и открытым любому, кто открыт и готов его воспринимать. Как ни грустно, в «Антракте» этого не случилось.

На помосте, на фоне разноразмерных матовых экранов, располагались четверо музыкантов в черном и четверо танцовщиков -- три мужчины, включая самого Наджа, и одна женщина. По бокам сцены стояли столбы изо льда: оплавляясь по ходу спектакля, они из белых становились прозрачными. Музыканты играли сочинение Акоша Шелевени, композитора, с которым Надж работает уже несколько лет. На этот раз они вместе придумали новый способ создания спектакля, в котором музыка и танец сочиняются одновременно, влияя друг на друга. Эта музыка, главная роль в которой отдана большой перкуссионной установке, то распадалась на шум, полный естественных звуков, скрипов, стуков, то собиралась в бешеный ритм. А вместе с ней и танцовщики то двигались по сцене почти по-бытовому, то пускались в горячечный изломанный танец с падениями и отчаянными корчами. То вдруг принимались проделывать что-то, похожее на странные ритуалы: Надж опускал девушку ступнями в сосуд с красной краской и пускал ее ходить «окровавленными» ногами по белому листу, а потом его самого, крутя на колесе, опускали лбом в горку сыпучей желтой краски, и когда он принимался танцевать, красочная пыль летела вокруг.

Свисающие гроздья ламп то загорались, то гасли, за матовыми стеклами теневым театром появлялись фигуры, рисовали животных, с букетов белых цветов, обмакнутых в красную краску, эффектно стекали кровавые струи, танцовщики выходили в виде длинных безруких фигур с безглазыми белыми головами, но что все это зашифрованное послание обозначало, разгадать не удавалось. В «Антракте» не было энергии, позволявшей раньше понимать спектакли Наджа поверх и минуя рациональные объяснения. Спектакль даже не то что разочаровывал, он приводил в уныние от собственной неспособности понять, что именно хочет сказать художник, которым мы всегда так восхищались. Ведь, вспоминая шутку по поводу «Джоконды», Надж уже нравился стольким, что теперь может сам выбирать, кому нравиться, а кому нет. И казалось, что дело в нас, что, если бы мы понимали коды, которыми он зашифровал свою «Книгу перемен», то и его искусство смогло бы нам открыться, как прежде. Но этого так и не произошло.