Уже не первый год Российский национальный оркестр открывает сезон монографическими программами: в решении Михаила Плетнева каждый вечер посвящать одному герою видится определенная цель -- как будто он призывает публику остановиться, сосредоточиться и внимательно рассмотреть того автора, имя которого вроде бы и всем знакомо, но очень поверхностно. Прошлый сезон РНО стартовал Мендельсоном -- воздушным, упоительно легким и совершенно неизвестным широкой аудитории; ныне последовали два очень не похожих друг на друга автора -- Римский-Корсаков и Шуберт.

Римского-Корсакова, уважаемого патриарха питерской композиторской школы, в Москве за симфониста, честно говоря, не считали. За исключением «Шехеразады», с ее несколько сувенирной яркостью, за которую дирижеры хватаются по любому поводу и даже без оного, его оркестровые опусы по большей части забыты. Между тем в биографии Римского-Корсакова симфонический жанр всегда шел параллельно оперному -- будучи превосходным мастером тембровых красок и зная все потаенные секреты оркестрового письма, он не отказывал себе в удовольствии делать сюиты из лучших фрагментов каждой оперы. На них и пал выбор Михаила Плетнева, «в миниатюре» успевшего рассмотреть сразу несколько опер. Его взгляд, пристальный и цепкий, выхватил именно те детали, которые мы раньше не замечали или предпочитали игнорировать, он словно читает партитуру «между строк», вылавливая новые мысли и замечая новые музыкальные сюжеты. Например, «Снегурочка» (компактная десятиминутная сюита в четырех частях), всегда казавшаяся эфемерной и прозрачной, вдруг полыхнула в палитре РНО самыми яркими красками, будто пространство затопило весеннее солнце, от жаркого света которого хотелось зажмуриться. Более спокойным и декоративным показались «Три чуда» из «Сказки о царе Салтане» -- музыкальная шкатулка, выполненная в палехском стиле, с удачно подобранной цветовой гаммой в блестящем лаковом наряде. Но главной бомбой была, конечно, «Ночь на горе Триглаве» -- собственноручно сделанная композитором обработка 3-го действия из оперы-балета «Млада», в котором изображается адский шабаш в безлунную ночь. Совершенно неизвестная получасовая фреска обезоружила как минимум двумя вещами: тем, что по изобретательности инструментовки и ритмическому разнообразию Римский-Корсаков переплюнул своего коллегу Мусоргского, создавшего свою симфоническую картину на тот же сюжет («Ночь на Лысой горе»), и тем, что апофеоз адского шабаша у Римского подозрительно напоминает «Поганый пляс Кащеева царства» из «Жар-птицы» Стравинского, -- молодой коллега практически пошел на плагиат. Так или иначе, в Римском-Корсакове Михаил Плетнев открыл бездонные красоты, а заодно приобщил к сонму лучших европейских композиторов-симфонистов -- помимо Стравинского его опусы отзывались и Вагнером, и Берлиозом, и даже Равелем.

Шубертовская программа, сулившая вроде меньше открытий (все-таки все три вещи, заявленные в афише, более или менее известны: увертюра из музыки к драме «Розамунда», Пятая симфония и Восьмая -- «Неоконченная»), также стала сюрпризом. Тут можно было сравнивать Плетнева с Владимиром Юровским, главным приглашенным дирижером РНО -- он в прошлом сезоне тоже брался за «Неоконченную», однако двух более непохожих прочтений одного и того же сочинения едва ли возможно себе вообразить. Шуберт Юровского -- классического профиля, тонкий и изящный, немного холодноватый в своей невозмутимости и безупречно точный по жесту и мысли. Шуберт Плетнева -- масштабный в своем романтическом антураже, практически лишенный примет своего времени, обращенный к позднему романтизму с его рефлексиями и разочарованиями, не оставляющий иллюзий и пугающий своей безысходностью. Плетнев, по всей вероятности, намеренно играл Шуберта довольно большим составом, годным скорее для поздних романтиков, нежели для первой половины XIX века, он словно добивался более глубоких, проникающих красок, рокочущих басов и плавной мелодической линии скрипок. Посему Пятая симфония и «Розамунда», светлые, моцартовские по своему характеру вещи, звучали с могучим бетховенским ликованием. Зато «Неоконченная» симфония, сыгранная такими представительными силами, обрела масштабы трагедии, и в ее безрадостном микрокосме, пронизанном шелестом увядших листьев и лучами навсегда заходящего солнца, открылась какая-то магическая, малеровская красота расставания с миром. Следующим героем Плетнева будет Роберт Шуман, и наверняка «чтение между строк» его сочинений будет не менее увлекательным.