Фестиваль «Новая драма» представил на сцене Центра имени Мейерхольда один из своих хедлайнеров -- спектакль польского театра «Вспулчесны» «Трансфер!», созданный на основе воспоминаний о второй мировой войне. В комплекте со спектаклем прошел день современной польской драматургии -- читки двух пьес и дискуссия о новой польской драме.

На уровне текстов принципиального отличия от российской новой драмы заметить не удалось. То же сознательное обращение к социальным язвам и драмам, монтажность композиции и поиск (безнадежный) героя нашего времени. В «Люцине и ее детях» Марека Прухневского женщина годами терпит издевательства и побои мужа, но не выдерживает и сжигает себя. В «Рыданиях» Кшиштофа Бизе (режиссер Виктор Рыжаков) три героини -- их всех играет режиссер предыдущей читки Светлана Иванова -- по очереди рассказывают о своей жизни, иногда мрачной, иногда забавной, но в целом катастрофически обычной. «Польский театр -- это особое пространство, -- поясняет Рыжаков. -- В нем чувствуются традиции Гротовского, Тадеуша Кантора. Мне интересна польская драматургия, она всегда направлена внутрь человека».

Театровед Томаш Плата рассказал во время дискуссии, что современный польский театр движется скорее в направлении от мифа к документу. Если предыдущее поколение драматургов было увлечено энергией метафор и поиском мистических подтекстов, то нынешние драматурги рассматривают свои тексты как быстрые и честные реакции на современную социальную действительность. «Пример новых британских драматургов оказал на польский театр существенное влияние, -- говорит Плата. -- Стало понятно, что есть смысл писать специально для театра, в котором значение имеет не только режиссер, но теперь еще и текст».

Ян Клята, режиссер «Трансфера!», принадлежит как раз к новому -- следующему после Гжегожа Яжины и Кшиштофа Варликовского -- поколению художников. Молодой и порядком рассерженный (из-за технической накладки свист иногда перекрывал голос переводчика во время спектакля) режиссер с кудрявым ирокезом на голове сказал во время обсуждения, что воспринимает свою постановку как «путешествие к истокам театра, к истокам повествования»: «В первобытное время люди, собравшись у костра, рассказывали об убийстве мамонта. С этого начался театр».

В его спектакле люди, собравшись, рассказывают о своем детстве и юности и косвенно о войне. Легко вспомнить отечественные непосредственные аналоги «Трансфера!» -- «Сентябрь.doc» Михаила Угарова и «Чернобыльскую молитву» Йоэла Лехтонена. Это тот (относительно редкий) случай, когда новая драма торопится застенографировать не столько голоса улицы, сколько голоса истории -- голоса людей, угодивших под раздачу большой истории и вынужденных потом свидетельствовать о ней.

На сцене выложена квадратная площадка из земли, в центре помост, на котором участники Ялтинской конференции -- Сталин, Рузвельт и Черчилль (единственные профессиональные актеры в спектакле, изображающие говорящих восковых кукол) -- пытаются решить «польский вопрос». Иногда они, впрочем, отвлекаются, запевают «Подмосковные вечера», пересказывают друг другу про себя анекдоты, режутся в карты или, схватив гитары и синтезатор, исполняют под оглушительную фонограмму песни Joy Division. За ними в глубине сцены сидят на выставленных в ряд стульях немолодые обыкновенно одетые люди. Один за другим они, поляки и немцы, выходят вперед и делятся воспоминаниями примерно того же времени -- о работе в подполье, о мальчишке, который носил ранец на животе, чтобы не было видно звезду Давида, о голодных немцах с Восточного фронта, мародерстве спешащих русских солдат в первые дни освобождения. Множество фактов (а возможно, и обманов памяти), которые не выстраиваются в единую картину (потому что целостность композиции -- свойство литературы, а не биографии), вспыхивают на мгновение и пропадают вновь. Как в документальном фильме Клода Ланцманна «Шоа», частные истории соединяются, словно вагоны в поезде, несущемся через польские леса в Освенцим, в одну длинную, но такую же частную историю о войне, которую невозможно слушать, но не слушать тоже уже невозможно. В одной из финальных сцен пани Каролина, маленькая старушка в платке, долго перечисляет жителей своего хутора, добавляя к именам национальность -- поляк или украинец. Возможно, это тихое монотонное бормотание, в котором одно имя ничем не отличается от другого, есть единственный способ доказательства существования человека на земле. Главное, чтобы был тот, кто скажет, и тот, кто услышит.

Документальный театр, пожалуй, худшая и самая несовершенная форма театра. Простые истины вроде несопоставимости решений исторических фигур и судеб простых людей выглядят в нем страшными банальностями. Но иногда, как в случае с «Трансфером!» (а заодно и с «Сентябрь.doc» и «Чернобыльской молитвой»), он действует на территории, исключенной остальными из поля зрения. Так что все верно -- самый худший театр. Но это если не считать всех прочих.