В прокат выходит фильм «Однажды в провинции» молодого режиссера Кати Шагаловой. Эта картина, представленная в основном конкурсе ММКФ, уже вызвала много споров и развела критиков на два лагеря. Действие в фильме происходит в небольшом провинциальном городе, в рабочем общежитии, где молодые парни, в основном вернувшиеся из горячих точек, маются без цели, регулярно напиваются, бьют жен, дерутся, и в то же время в них кипят нешуточные страсти, которые, не найдя естественного выхода, приводят к трагедии. Те, кому фильм не понравился, считают, что герои и обстоятельства в нем слишком нарочиты, что ситуация не натуральная, и вообще «нет сегодня ничего страшнее в нашем кино, чем когда «провинцию» играют столичные актеры под руководством столичных же режиссеров и сценаристов». Сторонники же картины уверены, что именно в ней Россия и русская жизнь показана без прикрас, а история и типичная, и очень человеческая. К тому же фильм поднимает и довольно значимые для всех нас проблемы, считает критик Сергей КУДРЯВЦЕВ.

Второй фильм молодого режиссера Кати Шагаловой (ее дебют -- «Собака Павлова») под программным названием «Однажды в провинции», несмотря на отсутствие утешающего финала, не кажется безысходным и подавляющим. Он всего лишь фиксирует в реалистической форме (пусть и не без трагикомизма, а как можно отразить нашу действительность и понять русского человека без доли житейского скоморошества?!) то, что существует на самом деле.

Увы, это про нас, как бы мы ни стремились открещиваться! Хотя не всем хочется согласиться с подобным, и тогда начинаются упреки в незнании московской сценаристкой и постановщицей реалий провинциальной жизни, представленной в картине искусственно и надуманно. Как будто бы те, кто критикует фильм, не вылезают из российской глухомани и досконально изучили быт и нравы отечественных обывателей «далеко от Москвы». Однако съемочной группе не пришлось уезжать в дальние пределы -- нужную натуру нашли в подмосковном Подольске. То же самое можно обнаружить в «спальном районе» столицы или в центре, по соседству с Кремлем, в старом доме, где остались коммуналки.

Эти обвинения в надуманности, на мой взгляд, связаны с подсознательным желанием тех, кто фильм не принял, отмахнуться от более серьезных и значимых проблем. «Однажды в провинции» (при наличии «Моего сводного брата Франкенштейна» и «Живого») тем не менее первая внятная картина о так и не преодоленном «поствоенном синдроме», который присущ не только отдельным гражданам, сражавшимся в Афганистане и Чечне, а потом вернувшимся в мирную жизнь и не нашедшим себе места.

Самое важное, что есть в картине, -- ощущение, будто эта расхристанная действительность, где люди маются и каются, изменяют и прощают, жутко пьют и мгновенно трезвеют, осознав, что ходят по тонкой грани между жизнью и смертью, и есть та подлинная провинциальная Россия, которая на самом деле переживает фантомные боли, страдая от комплексов бывших своих воинов.

Войны вроде бы нет, а ноющая боль осталась. Кажется, все живы и здоровы, но складывается впечатление, что давно мертвы и существуют лишь, как призраки, среди приходящих в запустение, безжизненно выглядящих пейзажей, когда стирается разница между жильем и помойкой. Финал абсолютно закономерен: пребывавшим в этой жизни, словно в Чистилище, предстоит отправиться в мир иной, а на земле остаются выживать жалкий тип со свалки, похожий на своего пса, с кем он питается из одной миски, да толпа рабочих, которые, словно заведенные, опять идут ранним утром на завод.

И не раз звучащая на экране песня «Я свободен» точно выражает ощущение окончательного предела, к которому подошла эта мертвенная жизнь: «Мы сожгли последний мост,/ И все в бездну сорвалось,/ Свободным стану я/ От зла и от добра,/ Моя душа была на лезвии ножа». Но отчаянная попытка устроить «пир во время чумы», удариться в пьяный загул и представить себя «свободным наяву, а не во сне» оборачивается, как это часто бывает в России, полной противоположностью безрассудному празднику, где душа жаждала обрести избавление. Не тяжелое похмелье и даже не строгое наказание за содеянное страшит тех, кто однажды пожелал вырваться прочь «от любви, от вражды и от молвы,/ От предсказанной судьбы/ И от земных оков».

Впрочем, освобождение от земных оков действительно происходит, но уже за порогом этого бытия. Потому что быть свободными от подобной жизни можно лишь в смерти. Мучающиеся из-за неспособности жить неминуемо должны умереть. Призраки найдут успокоение только там, где и положено им пребывать. А вот неясные для многих из нас, кто никогда и не был в Афганистане или Чечне, но все же подспудно чувствуемые фантомные боли удастся преодолеть лишь тогда, когда придет общее осознание, что наша страна по-прежнему не избавилась от проявлений «поствоенного синдрома» и продолжает жить так, будто она еще не вернулась к мирной жизни.