Про этот спектакль шумели давно, говорили о его гигантской для нашего театра стоимости, о том, что на сцене Константин Райкин устроил цирк и молодых актеров «Сатирикона» девять месяцев учили настоящие циркачи, восхищаясь результатами. Что кроме цирка на сцене Венеция с мостами, гондолами и даже водой. А еще сведущие люди говорили, что в новом спектакле под видом волшебной сказки Райкин бичует телевидение.

В «Сатириконе» поставили фьябу Карло Гоцци «Синее чудовище», и с рекламных плакатов зубасто улыбается дьявольская синяя физиономия. Правда, в традиционном переводе чудовище называлось голубым, но, видимо, Райкин не захотел двусмысленных ассоциаций, и, несмотря на все отсылы к голубому экрану, чудовище объявили синим.

Критики, побывавшие на спектакле в первый день премьеры, вчера уже опубликовали первые восторженные рецензии, я была на третьем спектакле, и мнение мое оказалось другим. Оставляем за скобками, что театр -- дело живое, разные составы -- разное настроение, кто-то переволновался, к тому же существует эффект вторых спектаклей, которые всегда идут хуже и все такое прочее. Но тем яснее множество вопросов, которые возникают к этой постановке, раз уж так вышло, что Райкин придумал не просто шоу, а спектакль «с идеей».

Скажу сразу, что деньги, вложенные в этот спектакль, действительно видны, что арена сияет огнями, мосты сводятся-разводятся и венецианские задники эффектны (художник Алла Коженкова). Что гондолы, груженные всем подряд, включая грузина в кепке с горой апельсинов, плавают туда-сюда, что актеры учились у циркачей не напрасно, а сексапильная красавица Юлия Мельникова в роли коварной царицы Гулинди, все свои обольщения ведущая как акробатка на ремнях и при этом в лаковом костюме садо-мазо и на каблуках, выше всяких похвал.

Эта сказка ставится редко, хотя в ней есть все то, за что мы любим Гоцци: волшебство, страстная любовь, верность и коварство, трагические перипетии и шутки масок комедии дель арте (которые в спектакле Райкина естественно превратились в коверных). Тут некое ужасное Синее Чудовище по имени Дзелу перекладывает свое проклятие на верного влюбленного -- китайского принца Таэра, который сам превращается в Чудовище, а чары спадут лишь, если его жена, грузинская царевна Дардане, полюбит его и в зверском обличье. Вдобавок к этому сама Дардане переодевается мужчиной и устраивается в охрану при китайском дворе; скрывая свой пол, переносит домогательства блудливой царицы и побеждает зловонного змея, пожирающего девственниц. А теперь представьте, что все зло в этой сказке -- Чудовище (от зелья которого Труффальдино со Смеральдиной теряют память, оглушенные видениями с какими-то телешоу или футболом), Змей (тлетворное дыхание которого делает людей подлецами и ворами), злая царица и т.д. -- идет от телевидения.

Нет, вообще-то я вполне солидарна с Константином Райкиным в его нелюбви к телевидению. Я, правда, не склонна его демонизировать, но, вероятно, лишь потому, что никогда его не смотрю, так что, возможно, Константину Аркадьевичу виднее. Но в чем, бишь, зло-то, что конкретно предъявляет режиссер «голубому экрану», по этому спектаклю не понять.

Начинается все с самого Синего Чудовища, которое тут вовсе не чудище, а некое извивчивое и манерное существо в синей маске с лысым черепом -- не то Фантомас, не то герой фильма «Маска». Райкин придумал, что это некий медиаперсонаж -- порочный и неотразимо обольстительный. Но Дзелу, если и напоминает кого-то, то скорее театрального конферансье (вроде того, что показан в фильме «Кабаре»), чем телевизионного ведущего шоу. Причем определение «голубое» этому глянцевому «чудовищу» как нельзя более подходит. И значит, актеру, изображающему принца в виде Синего Чудовища (в моем случае это был Алексей Бардуков), стократ труднее объяснить нам, почему статная и прямодушная красавица Дардане (Марьяна Спивак) так быстро полюбила жеманное существо с гнусавыми медоточивыми интонациями и забыла мужа.

Второй злодей -- змей, с которым Дардане сражается в противогазе, чтобы не отравиться его тлетворным дымом, -- оказывается гидрой из многочисленных высоченных телевизионных журавлей с маленькими головками-камерами, а его тщедушное тело, в которое принцессе следует попасть мечом, -- это несчастный оператор с клавиатурой в руках. Как уж этот дракон употреблял девушек и зачем ему нужны были именно невинные (про что, ясное дело, коверные охотно шутили), а также почему смерть этого электронно-металлического чудовища влекла за собой гибель похотливой царицы -- осталось непонятно.

Концепция совершенно перекосила сказку. Дело не в современной упаковке, не в многочисленных шутках, претендующих на злободневность, одни из которых удались больше, а другие -- меньше. Не в том, что вислоусый коротышка король Нанкина из клоуна почему-то в финале превратился в тирана в сталинском френче, не из-за разговоров клоунов-масок о том, что подданные разбегаются за границу, о разврате, о том, что «понаехали» и что «Нанкин не резиновый», или плаката «Таэр-чемпион», показанного принцу-чудовищу в трагическую минуту. Это все как раз в порядке вещей для современных постановок комедии дель арте. Проблема в том, что возникла путаница там, где сказка требует ясности, где она простодушна и прямолинейна, требуя точно различать, где добро, а где зло. И оттого зрители, хоть и готовы были хохотать над уморительными сценами «синхронного плавания» клоунов в бассейне, налитом по щиколотку, и восхищаться финальным шоу со столбами огня, акробатикой и прекрасной музыкой, не слишком беспокоились о судьбе главных героев.

Что касается клоунов, то про них я пока рассказывать не буду. Актеры играют хорошие, и будем надеяться, что те «коверные» сцены, которые пока выглядят вяловатыми и затянутыми, потом подсоберутся и станут смешнее. Но мимо одной, выстраданной Райкиным шутки, сочиненной специально для меня и моих коллег, пройти было бы неправильно.

«Тарталья (в ответ на болтовню Панталоне): Все это суета и очень много крика.

Панталоне: Ну ты прямо как театральный критик. Если бы все зрители были такие, как ты, то театр бы умер».

Я эту претензию принимаю, добавлю только, что, если бы все телезрители были такие, как мы с Константином Райкиным, то есть так же, как мы, относились к тому, что наш телевизор показывает, то телевидению тоже пришлось бы умереть. Однако этого не происходит.