В день, когда президент России Дмитрий Медведев объявил, что в Грузии наша страна пережила «момент истины», фактически подразумевая окончательный идейный развод с агрессивным Западом, я поздно возвращался домой в такси. Машина, в которую я сел, была произведена на том самом агрессивном Западе, как и большинство других, ехавших вместе с нами в плотном потоке по улицам, сверкающим изобретенным на Западе неоном. Неоновые вывески рекламировали товары и услуги, в большинстве своем придуманные все там же (пусть и сделанные в Китае).

Реклама звучала и из радиоприемника в машине, в промежутках между словами о том, что Россия не боится «холодной войны» и готова в случае чего обойтись без мирового сообщества, раз мировое сообщество нас не понимает. В паузах какая-то компания, занимающаяся элитной недвижимостью, предлагала покупать квартиры в комплексе «Яранга-таун» -- где-то за полярным кругом, в паре часов лету от Москвы, с чистым арктическим воздухом и видом на белых медведей. Это сочетание несочетаемого -- яранги, стоящей во мраке полярной ночи среди завывающих снежных бурунов, и бытового комфорта класса «люкс», описываемого английским словом «таун», -- очень ярко отразила невообразимый ценностный абсурд, имеющий место в России.

Лозунг о "подъеме с колен", судя по социологическим опросам, воспринимается с восторгом во всех слоях общества. Слои готовы согласиться с льющимися из телевизора мантрами о том, что подниматься с колен России мешает Запад, поэтому Запад -- это враг. При этом любой, кто живет хотя бы чуть-чуть выше уровня бедности, пытается построить свой маленький, локальный Запад. Если денег много, то, к примеру, в отгороженном от арктических кошмаров внешней среды «Яранга-тауне», если поменьше -- хотя бы на участке в Подмосковье. Там, в этом микромире, -- немецкий порядок в доме, английский -- в саду, спутниковая тарелка и никакого российского телевидения. Проблема в том, что отгородиться от улицы невозможно. Не далее как в субботу у меня был случай убедиться в этом на опыте, побывав в удручающе банальной ситуации и не найдя из нее приемлемого для меня цивилизованного выхода.

Мой «яранга-таун» расположен в старой дачной части небольшого подмосковного городка. Соседское сообщество, которое знали мои деды и родители, давно разбавлено новыми жильцами. Некоторые из этих жильцов завели обыкновение отмечать свои праздники, а они случаются почти каждую субботу, прямо на улице. Для этой цели на улице, там, где раньше была сточная канава, был даже собран стол, скамьи и подобие детской площадки: чтобы дети имели возможность социализироваться, до полуночи созерцая своих пьяных родителей, употребляющих крепкие напитки под грохот магнитолы, заведенной на всю катушку в подогнанной сюда же машине с открытыми для лучшей слышимости настежь багажником и дверями.

Не то чтобы я не употреблял по выходным крепких напитков и совсем не любил громкой музыки по вечерам, просто мне всегда казалось, что место всему этому в лучшем случае у меня на участке. И положа руку на сердце, если уж в разгар вечеринки на участок приходили соседи, я горевал, но делал музыку тише, понимая справедливость их требований и неизбежность взаимных уступок для дальнейшего функционирования человеческого общежития.

В минувшую субботу праздник в сточной канаве затянулся. Около полуночи я вышел на эту дискотеку, сопровождаемую ором детей, справедливо озабоченных низкой сентябрьской температурой и поздним часом. Найдя среди гостей с виду наиболее трезвого и наименее молодого мужчину, я вежливо сообщил ему, сколько времени, и попросил убавить звук, что и было сделано. Мои домочадцы с облегчением стали готовиться к отходу ко сну, но оказалось, что разговор не исчерпан.

Около получаса моим соседям и их гостям потребовалось для того, чтобы переосмыслить ситуацию и осознать, что попрано их неотъемлемое право на культурный досуг. Двое из них с грохотом вломились на участок и стали звать хозяев для беседы голосами, не оставляющими сомнений в их намерениях окончить вечеринку дракой. Выйдя, я увидел двух своих агрессивных соотечественников с глазами без следа здравого смысла. Упоминание мною милиции привело их, естественно, в еще больший задор. Мне стало ясней ясного, что наше согражданство слабее наших цивилизационных различий: их было двое, и в свете уличного фонаря виднелись заинтересованные лица других кавалеров. Дамы и дети забыли про холод и с готовностью таращились с безопасного расстояния.

Поскольку милиция ночью с субботы на воскресенье -- миф вроде тезиса Фукуямы о конце истории, дело явно запахло бы "кровавыми соплями", о которых только что говорил наш премьер-министр, если бы не проснулся и не вышел мой бодрый отец, прихвативший саперную лопатку. Как только нас стало двое, энтузиазм гостей сразу пошел на убыль. Начав с хамских выкриков типа «Вы что, всю улицу купили?», под конец недлинной беседы они, кажется, с трудом сдерживали пьяные слезы искренней обиды. Праздник кончился.

Утром они приходили извиняться, но мне было не особенно спокойно покидать дом, в котором оставались мои немолодые родители и в котором осенью вообще обыкновенно никто не живет. Мы, конечно, вспомнили о словах нашего президента на предмет верховенства права. Насчет этого верховенства мы уже проверяли: звонок в милицию по поводу нарушения общественного порядка на тихой окраинной улице в глухой час ночи приводит исключительно к тому, что заявку принимают, но наряд не едет.

И вот получается, что мы поставлены перед цивилизационным выбором: либо ждать, когда веселые соседи, желающие праздника, по нашей традиции пустят нам красного петуха, либо радикально сменить соседей, либо действовать по правилам «диктатуры закона». То есть найти каких-нибудь специальных знакомых милиционеров и договориться с ними, чтобы они все-таки согласились исполнить свою прямую обязанность.

Возникает неприятное ощущение, что и привычка орать в канаве, приучая к этому же собственных детей, и такие способы решения конфликта, будь то ссора из-за громкой музыки или территориальный конфликт с соседней страной, это и есть единственная альтернатива, которая остается у страны, снова готовой с негодованием отвергнуть все чужое. Это и есть "свое". Оно становится все гуще и занимает все больше объема по мере того, как десятки миллионов людей слышат классово-близкие ноты в речах национальных лидеров: на Западе-- "враги", Сталин -- "эффективный управленец", а «оттепель» -- "политическая слякоть". Не верите, сходите на улицу или прокатитесь в метро.

После этого странно будет удивляться, почему растет многомиллионная община российских мусульман -- не только из-за традиционного для мусульман обильного деторождения, а из-за людей, которые находят в исламе ценностный стержень, не видя его в своей традиционной культуре. И почему эти люди, что бы они ни говорили вслух, не особенно хотят жить в России, и ее «подъем с колен» скорее настораживает их, нежели радует. Странно будет удивляться проблеме, которую уже видят социологи, -- проблеме с позитивной самоидентификацией русских, которые не нащупывают ясного ответа на вопрос, почему хорошо быть русским. Странно удивляться тому, что люди, которые хотят за свои деньги жить в нормальных условиях, просто уезжают в другие страны, потому что, сколько бы ни поднималась с колен их собственная, неустроенности и хамства в ней становится почему-то больше. А любая попытка с ним бороться наталкивается на безнадежную необходимость брать в руки саперную лопатку.