Впервые в истории Парижской оперы новый сезон открыли спектакли приглашенной труппы: Большой театр показал на сцене оперы «Гарнье» шесть представлений «Евгения Онегина» в постановке Дмитрия Чернякова. На московской премьере 2006 года спектакль посмотрел нынешний интендант Opera de Paris Жерар Мортье и сразу пожелал привезти его в Париж, а также пригласил Чернякова для постановки «Макбета» Верди. Эта премьера придет к французской публике в апреле, пока же ей предложили «нового русского «Онегина» от «главной русской оперы» в постановке молодого русского режиссера (впрочем, на момент парижских гастролей -- автора уже нескольких крупных постановок на серьезных мировых сценах, в том числе с Даниэлем Баренбоймом за дирижерским пультом).

Прошлого «Онегина», продержавшегося на сцене Большого больше полувека, Париж видел в 1969 году. В партии Татьяны тогда была Маквала Касрашвили, которая теперь уже неординарно выступила в роли Лариной-матери. Два года назад в Москве ее блестящая работа в тонко прорисованных психологических мизансценах Чернякова поразила и публику, и критику.

В Париже на премьерном представлении все было непросто -- какое-то напряжение и скованность ощущались на сцене и в зале если не со вступительного дуэта Ольги и Татьяны, то с дуэта Лариной и Филипьевны несомненно. Не все в спектакле получилось органично у Татьяны Моногаровой (Татьяна), голос Мариуша Квеченя (Онегин) звучал несколько стерто, не всегда идеальным был общий звуковой баланс. Зато Ленский в невероятном (по вокальной и актерской красоте и свободе) исполнении Андрея Дунаева в очередной раз оказался едва ли не центральным персонажем оперы, вокруг которого существовало и выстраивалось в целое сложное и напряженное действо. Даже общую нервозность ему удалось как будто «впеть» в драматичную до предела сцену именин, которая оттого оказалась еще более поразительной и щемящей.

Публика, сердце которой во втором акте подтопил обаятельнейший оперный «барин» Анатолий Кочерга в партии Гремина, встретила спектакль аплодисментами, самая большая часть которых досталась Александру Ведерникову и оркестру. Когда же на сцену вышел режиссер и сценограф, часть публики резво кричала «браво», другая не менее азартно свистела. Париж (не всегда, кстати, благодушно настроенный в отношении смелых инициатив своего интенданта Жерара Мортье, порой вообще очень консервативный) отметил неоднозначность постановки. Кто-то побурчал насчет недостатка в оркестре привычных в Чайковском «динамики и страсти» (работа Ведерникова -- очень приметная: многие темпы чуть замедлены, некоторые кульминации успокоены, детали высвечены, целое не выкрашено жирными и пылкими мазками), кто-то скучал «вокруг одного стола» в отсутствие полноценного «бала».

Пресса с энтузиазмом отметила талант режиссера, сочетающего «классицизм и антиконформизм», хотя и несколько занудно поворчала насчет некоторых мизансцен («противоречат Пушкину, а значит, и Чайковскому, который писал по Пушкину», дотошно анализировал Le Jоurnal Du Dimansh), оценила красоту голосов (Le Figaro отметила и некоторую скованность Моногаровой, и суховатость Квеченя), удивилась спокойствию дирижера, но приняла музыкальный замысел в целом.

Дальнейшие спектакли шли по нарастающей, уже на воскресном спектакле, где Татьяну пела молоденькая Екатерина Щербаченко (превосходно справившаяся с волнением и ролью), никакой нервозности не чувствовалось -- баланс и динамика выстроились полноценно, спектакль шел легко, драматургически осмысленно и нежно.

К 10 сентября, когда спектакль с первым составом шел в прямой трансляции на канале «Культура»(компания Bel Air Media, уже записавшая несколько балетов Большого, осуществляла одновременно запись на DVD), исполнители вошли в такую форму, которая позволяла смыслам сильно и неспешно раскрываться. Оркестру -- быть совершенно убедительным по звуку и экспрессии, а партиям -- звучать со всей возможной красотой, без потерь и нажима. Значительный, неординарный и любимый в Москве спектакль снискал в Париже абсолютно заслуженный успех.

Газета Le Figaro радостно сообщила французам о возрождении Большого театра (ведь те все еще думали, что он в кризисе), назвала открытие своего сезона «блестящим» а саму постановку оценила как сделанную с «редкой силой и умом».

Теперь Мортье объявил о том, что, когда он переедет работать в Нью-Йорк (это случится в 2010 году), непременно повезет туда «Онегина». Но еще раньше опера Большого театра, уже имеющая значительный опыт успешных гастролей, отправится с этим спектаклем на обновленную сцену миланского Ла Скала.