Новый гоголевский спектакль Владимира Панкова стал первым среди ожидаемых премьер года, во всяком случае, именно на него в первый раз после отпусков собралась свеженькая и жаждущая новых впечатлений театральная общественность, да так, что в зале Центра имени Мейерхольда пришлось выставлять два дополнительных ряда мест. Впрочем, «Гоголь. Вечера. Часть II» -- как раз тот случай, когда особых неожиданностей не предполагалось. Поклонники жаждали именно того, за что они любят Панкова, -- верности выдуманному им жанру хоровой «саундрамы» с приплясом, зарубежные гости -- любимого фестивального формата, соединяющего национальную экзотику с не требующим перевода невербальным театром. И вторая часть «Вечеров» не подвела, неожиданностей действительно не было.

Тому, кто видел прежние спектакли Панкова, в особенности «Вечера. Часть I», которыми начался прошлый театральный сезон, ничего объяснять не надо, на этот раз режиссер-композитор работает тем же методом и с той же командой. Разночтения для зрителя выглядели не слишком существенно: в прошлой постановке в качестве темы он брал «Майскую ночь», в этой -- «Сорочинскую ярмарку» (хотя, пожалуй, на этот раз не читавшему Гоголя легче будет разобраться в сказочном сюжете). В прошлой -- главная опора была на аутентику: фольклорные украинские инструменты и песни (хотя все это смешивалось с оперными заходами, с роком и джазом) и специально привезенные с Украины расшитые костюмы. Во второй части все это есть тоже, но тут вышитые крестом рубахи частично сменяются на одежды советских колхозников -- пиджаки с сапогами и кепками да платья в цветочек с трениками. А из инструментов лидирует гармонь с цыганщиной. На этот раз в музыке на первый план, не отменяя все тех же оперных, фольклорных и джазовых номеров, выходят любимые и хорошо получающиеся у Панкова ритмические сцены, где работает одна перкуссия, а часто и ее нет, и весь густой звук а капелла дает хор, с притопом, пристуком и присвистом.

Все так же коллективно тут действие: вот запели-затопали на низах мужчины, забрасывая мешки себе на спины, загомонили высокими голосами женщины, забравшись им на плечи, и двинулась толпа, будто караван телег на ярмарку. Встал посреди сцены, засмотрелся на юную Параску гигант Грицко, бухнул иерихонским басом: «Не бойся, серденько, не бойся, я ничего не скажу тебе дурного». «Может быть, это и правда...» -- звонко отвечала, задирая к нему голову, маленькая девушка, и тут же вся толпа разбилась на пары, отовсюду зазвучало вкрадчиво женскими голосами «Не бойся, серденько...» и робкое от упирающихся мужчин «Может быть...». Чуть прозвучало слово «черт», откуда-то у всех мужчин в руках появились здоровенные деревянные кресты -- застучали ими об пол, затанцевали вокруг. А потом накинули на них рубашки -- получились пугала. Звук и общее действие, как всегда, идут в спектаклях Панкова волнами: на минуту все остановится, и скажут герои друг другу несколько слов, и вот снова вскипает волна движения и гомона, где слов не разберешь, да и смысла в них нет, это просто музыка. Впрочем, есть ли смысл во всем спектакле -- тоже вопрос. Пожалуй, никакого особого и нет, во всяком случае, нашему пониманию Гоголя эта новая постановка вряд ли что добавляет. Зато небольшие инъекции гоголевского текста и сюжета оказались очень кстати концертно-драматическому жанру, придуманному Панковым.

В этот раз все так же актеры в спектакле перемешаны с музыкантами, кто где, не разобрать, да и в программке все сложены в одну братскую могилу так, что даже имена солистов не вычленишь. Это, конечно, трогательно с точки зрения коллективного творчества, разделяющего славу на всех, но странно в ситуации, когда имена режиссеров, художников и хореографов все же поставлены отдельно. Участвуют в этом спектакле несколько славных актеров, давно работающих с Панковым: трогателен нелепый подкаблучник Солопий, которого играет Андрей Заводюк, смешна его скандальная жена Хивря -- Алина Ольшанская, но они тонут в общем хоре, да и что их выделять, если режиссер и сам этого не хотел.

Год назад говорилось, что гоголевские «Вечера», которых предполагается три, чтобы играть их в три вечера подряд, станут соответствовать временам года, и первая часть означает весну. Тогда не удалось понять, что в «Утопленнице» Панкова специфически весеннего, кроме гоголевского названия, но теперь на идее сезонов и вовсе настаивать не стали, хотя вроде бы подразумевается, что «Ярмарка» посвящена лету и осени. На следующий год обещают зиму -- «Ночь перед Рождеством», и, видимо, стоит настроиться на то, что режиссер останется верен себе и явит нам тот же концертный жанр с маленькими драматическими вкраплениями. Не столько третий спектакль, сколько третий акт того, что мы уже видели.