Сегодня Михаил Швыдкой встретится с журналистами, чтобы объяснить смысл своих действий. Реформы нового министра культуры вызывают очень много споров. Упразднение Госкино прошло под грохот скандала, затем все утихло, но до сих пор никто не дал ответа на вопрос: а нужно ли было это делать, есть ли от изменений толк? Смена власти в Большом -- уже второй административный скандал, вызванный новой политикой ведомства Михаила Швыдкого. Сомнений в необходимости кардинальных административных перемен, в общем, ни у кого нет. Однако наученная горьким опытом общественность сомневается не только в результативности предпринятых шагов, но и в доброй воле предпринимающих их чиновников. Возможно, прежде всего потому, что никто из действующих лиц не в состоянии ясно и доходчиво объяснить не только цели, но и мотивы своей деятельности. Газета «Время новостей» попыталась объединить проблемы, вызывающие столько споров.

Большой театр лихорадит уже месяц. С того злополучного дня, когда погорела Останкинская башня, а Владимир Васильев, бывший худрук театра, узнал по радио об упразднении министром культуры своей должности. Потом была обиженная телеграмма экс-худрука министру Михаилу Швыдкому, сбор труппы, на котором коллективу театра представили новых руководителей: Геннадия Рождественского и Анатолия Иксанова. Там же -- реплика примы Нины Ананиашвили, заметившей Рождественскому, что не следует решать проблемы оперной афиши за счет балетной. Речь шла о премьере прошлого сезона, балете Пьера Лакотта «Дочь фараона», слишком, по мнению Рождественского, часто упоминавшемся в афише нового сезона. Поскольку дирижер толковал о плохом композиторе Пуни, а балерина о хорошем балетмейстере Лакотте, -- случившееся сочли недоразумением. Ну, не поняли друг друга. В конце концов, Рождественский, покинувший театр восемнадцать лет назад, имел право чего-то не знать и чего-то не видеть.

Но недоразумения на этом не закончились. Рождественский, связанный обязательствами и контрактами, уехал, а под худруком балета, Алексеем Фадеечевым, тоже связанным обязательствами и контрактами текущего сезона, зашаталось кресло. Кажется, он и сам не понимал, почему его не уволили, поскольку делать в театре ему явно было уже нечего. Запланированные премьеры отменены. Под угрозой срыва оказались гастроли, к которым и готовились новые спектакли.

Пошли слухи о возвращении в театр Юрия Григоровича, как уверяли, не навсегда, а только для восстановления «Лебединого озера» в той редакции, которую запретила показывать советским людям Екатерина Фурцева -- ей не понравился трагический финал. Идея заменить «Лебединое» Васильева, всеми обруганное, никого не удивила. В том, что этот спектакль уйдет вместе с Васильевым, -- никто и не сомневался. Удивило -- зачем отменять реальные планы на сезон ради спектакля, вернуть который можно с легкостью и не вместо запланированных спектаклей, а вместе с ними. Делать же из заурядного возобновления репертуарное событие, да еще и предлагать его в качестве альтернативы -- абсурдно.

Неужели нельзя как-нибудь договориться?

Контакта у руководителя балета Фадеечева с новым руководством не получилось: ни с хорошим директором Иксановым, ни с гениальным дирижером Рождественским, ни с опытнейшим театралом, министром культуры Швыдким. Фадеечев собирает пресс-конференцию, на которой с ненаигранным, но, как многие считают, хорошо просчитанным отчаянием взывает к помощи средств массовой информации. Говорит о срывающихся планах, о простое труппы, о некомпетентности нового руководства, которое, словно не желая видеть позитивных сдвигов, произошедших в театре за последние два-три года, рубит по живому. Худрук грозит забастовкой, собирает подписи артистов и предполагает обратиться за помощью к Матвиенко и Примакову. Вопросов «кому это выгодно» Фадеечеву не задают, но он отвечает: «В Мариинке работают блестящие умы, и я готов послать им ящик шампанского», явно намекая на то, что только Мариинский театр, претендующий на тот же англо-американский гастрольный рынок, может быть заинтересован в срыве планов Большого театра.

Сочувствующая Фадеечеву пресса (именно с его деятельностью на посту худрука связывавшая реальные репертуарные успехи, не только составившие альтернативу доморощенному творчеству Васильева, но и впервые позволившие театру на равных конкурировать с Мариинкой на мировом рынке) воспринимает его выступление как вполне объяснимый нервный срыв. Ну не заговор же здесь, в конце концов, с целью развалить большой балет!

Реакция официальных лиц поступает через четыре дня. Такие пресс-конференции дают, когда хотят подать в отставку, -- комментирует выступление Фадеечева министр культуры, «не как министр, а как человек, знающий театр». Через несколько дней упорно не подающего в отставку Фадеечева уволят в соответствии с неким пунктом никем не читанного нового устава театра.

Допустим, незаменимых действительно нет. Допустим, вообще не важно, кто у руля. Допустим, по каким-то резонам личность Фадеечева новое руководство не устраивает. Как и предлагавшийся им репертуар. Но хотелось бы все-таки понять эти мотивы, чтобы не искать «руку врага» и не спрашивать, кому выгодно отбросить театр на пять лет назад, когда еще живо было «Лебединое» Григоровича, рейтинг Большого на мировом рынке был ничтожно мал, театр лихорадило не от творческих, а от политических скандалов, а артисты не выбирали: бездельничать, изображая медуз в бездарном «Коньке-Горбунке», или ломать ноги в трудном Баланчине. Потому что выбора не было вообще. Как и нового репертуара, о котором можно было спорить.

Директор хореографического училища Софья Головкина радуется возможности возвращения Григоровича: восстановит «Лебединое озеро» и, может быть, поставит «Мастера и Маргариту». Этой мечте, кажется, уже лет тридцать. Может быть, поставим «Поцелуй феи», «Шута», «Дафниса и Хлою» -- прикидывают новые руководители, не называя имени хореографа, готового это сделать, хотя все понимают, что речь может идти только об Алексее Ратманском.

Но Ратманский связан контрактом с датским Королевским балетом и Мариинкой, где ставит «Щелкунчика».

Кстати, в Большой театр Алексея Ратманского привели именно Нина Ананиашвили и Алексей Фадеечев еще при Александре Богатыреве, прежнем руководителе балета. Тогда Ратманский сделал «Сны о Японии», а потом «Каприччио» Стравинского -- свой, пожалуй, самый удачный спектакль. «Каприччио» оставить в репертуаре Васильев и Богатырев не рискнули. Наверное, слишком неосторожно было позволять артистам самим искать новый репертуар и новых лидеров. К тому же своих современников.

Можно спорить, является ли разученный за две недели Баланчин альтернативой вымученному за семь месяцев тупого труда «Коньку-Горбунку». Что лучше: уже поставленная «Дочь фараона» или грезящийся «Поцелуй феи»? Можно даже упрекать Фадеечева за то, что восстановил «Дон Кихота» Горского без единого такта новой хореографии, но назвал это своей «редакцией», и противопоставить такому подходу, к примеру, возобновления, в которых от Петипа или Горского не остается ничего.

Но спорить можно, только имея перед глазами реальную афишу и реальный репертуар, в котором плохие спектакли умирают естественной смертью, а удачные и принципиальные выживают.

И если дело не в персоналиях, то хотелось бы понять, в чем. Хотелось бы понять, какую беспроигрышную альтернативу вынашивают новые руководители, когда говорят: подождите, не суетитесь, не раскачивайте лодку, все будет, и даже краше прежнего.

Опять же, если Григорович не возвращается в театр всерьез и надолго -- почему именно завтра он дает в столице пресс-конференцию, посвященную конкурсу балета, который состоится через полгода?

Могут сказать, что сегодня в Большом наложили табу на «личные планы» Алексея Фадеечева. Большой -- государственный театр, а не частная лавочка. Но трудно спорить с тем, что впервые за много лет именно «личные планы» Фадеечева оказались способными конкурировать с планами Мариинки.

Впрочем, предстоящие события возможно и дадут ответы на все вопросы. Действительно ли пять лет работы балетной труппы можно отбросить как мусор и начать с нуля. То есть с «Лебединого».