«Оссейнография» -- так порой называют в Париже это явление. Обозначение социального феномена, новой формы сценографии, необычайного творческого почерка, совместившего в себе театр, кино, последние достижения звуко- и светотехники и еще бог весть что. Впрочем, сам Маэстро -- режиссер и актер Робер Оссейн, он же Роберт Андреевич Гусейнов, французский актер и режиссер русского происхождения, отец которого попал в Европу из дореволюционного еще Туркестана, -- относится к себе без малейшего пиетета: «Мой талант -- находить его в других... Я не делаю ничего иного, как кино в театре». В этом году ему исполняется 75, но, общаясь с ним, в это трудно поверить.

В чем же секрет неоспоримого творческого успеха Робера Оссейна? В ранней и стремительной мировой актерской карьере (достаточно вспомнить графа Жоффрэ де Пейрака из многочисленных сериалов полюбившейся всем и вся «Анжелики»)? В открываемых им прекрасных актерах (именно у Оссейна-режиссера начинали когда-то карьеру такие звезды, как Изабель Аджани и Жак Вебер, Ришар Анконина и Франсис Юстер)? В постоянно нагнетаемой атмосфере детектива, даже если действие происходит в древнеримских термах или в пустыне библейской Палестины? В умело раскрученной рекламе, когда пиаровская кампания развертывается столь неожиданно, что весь Париж замирает в оцепенении? Или в размахе постановок, где при десятках действующих лиц нет актеров на вторых ролях?..

«Поверхностный мегалломан! -- не раз и не два бросала в адрес Оссейна парижская пресса рафинированных «интеллектуалов», борющихся за демократию только рассуждениями о ней. -- Слишком много жестов на публику: готов даже деньги актерам выплачивать из своего кармана, лишь бы прослыть оригиналом». Но ведь и в самом деле были случаи, когда Робер Оссейн включал в спектакль случайно увиденных понравившихся ему актеров, несмотря на то, что театральные агентства, финансирующие постановки, отказывались превышать смету и оплачивать труд незапланированных дебютантов. Оссейн же, не имеющий круглого счета в банке, недолго думая, брал протеже, в талант которых верил, на собственный бюджет. Риск, как правило, оправдывался: новички придавали спектаклям свежесть, особый колорит. А порой и становились потом ярчайшими фигурами в мире кино и театра.

Впрочем, Робер Оссейн может позволить себе быть добрым самаритянином. Он знает, что обладает даром царя Мидаса: любая пьеса, к которой он прикасается, превращается в золото, в драгоценность. И не просто в изящную вещицу для «врожденных эстетов», а в предмет утилитарный, жизненно необходимый сотням тысяч людей. Идеи спектаклей Оссейна доходят до зрителей в долгих, порой ожесточенных спорах, зарождающихся тут же, в театре. В дискуссиях критиков и режиссеров, а нередко и представителей политических партий, церкви, общественных организаций на темы, поднятые Оссейном: Справедливость и Милосердие, Права человека и Насилие, Нищета и Вера...

Французы сидят в театре -- если это, конечно, не «Опера» -- обычно в пальто. И это не только потому, что на родине галлов в театрах не существует гардеробов. Просто-напросто для французов театр -- это развлечение. Редкое, как правило, дорогое, малодоступное, но тем не менее развлечение. А не прикосновение к прекрасному, не исключительное на фоне серых буден действо, как у нас, в России. Робер Оссейн был в числе первых, кто попытался превратить во Франции театр в явление демократичное и одновременно высокодуховное. Что это -- возвращение к традициям площадных зрелищ? Или катарсис -- душевное очищение через сопереживание, сочувствие? На спектаклях Оссейна плачут и взрываются хохотом, исповедуются и скорбят... Его актерам не хлопают -- аплодируют. Пять минут, десять, сорок!.. Стоя!.. Надо знать, как скупа на овации парижская театральная публика (обычно сразу за последней репликой, финальным монологом зал стремительно начинает пустеть, как верхняя колба песочных часов), чтобы представить себе реакцию людей на театр Робера Оссейна.

«Народным режиссером республики» назвала его как-то журналистка Сесиль Бартелеми. В самом деле: 423 260 зрителей аплодировали «Дантону и Робеспьеру», 426 832 -- «Отверженным», 676 747 -- «Человеку по имени Иисус»... Каждый десятый парижанин и каждый сотый француз побывал на спектакле «Дело лионского курьера»! И вот теперь -- полный аншлаг на «Преступлении и наказании» по роману Достоевского. Правда, в этом спектакле, премьера которого состоялась в прошлом году, Робер Оссейн выступает в несколько новом качестве, не как раньше. Если в прошлом -- всего год с небольшим назад -- он был свободным художником, не зависящим ни от государственных дотаций, ни от спонсорских вливаний, то теперь Оссейн -- художественный руководитель театра «Мариньи», хозяином которого стал известный олигарх Франсуа Пино.

«Теперь я вообще не имею права быть нерентабельным: не имею права обмануть человека, оказавшего мне доверие», -- говорит режиссер про свои отношения с месье Пино, одним из богатейших людей Франции. Причем слов на ветер не бросает. Ни одного пустого места не было в зале во время ста спектаклей «Дамы с камелиями» по пьесе Александра Дюма-сына с Изабель Аджани в главной роли. То же самое повторяется сегодня и с «Преступлением и наказанием» с Франсисом Юстером в роли Раскольникова.

«Достоевский в Париже -- это возврат к моим русским корням, -- рассказывает Робер Оссейн. -- Если хотите, возврат к далекому Отечеству, тоску по которому я впитал с молоком матери... По большому счету, я никогда не переставал считать себя эмигрантом во Франции. Почему я выбрал для постановки именно «Преступление и наказание»? Мне кажется, что это произведение Федора Достоевского проще других по восприятию для современной публики. Впрочем, для меня раскольниковский Санкт-Петербург, воплощенный на парижской сцене, -- это только начало возвращения к корням. Буду жив, обязательно поставлю спектакль и по «Братьям Карамазовым»... Почему бы не сделать его в России? Хоть завтра готов поехать работать в Москву. Давайте сделаем совместную, франко-российскую постановку! Непременно по Достоевскому, да?!.. Или «Войну и мир» -- огромный мегаспектакль на много часов?! Меня мучит ностальгия по большому пространству -- по необъятной заснеженной степи, по бескрайним лесам без неизбежных для Европы тщательно заасфальтированных дорог... Отсюда, наверное, и мое пристрастие к большим спектаклям: огромная сцена, множество актеров, изобилие декораций!.. Почему я пригласил на роль Родиона Раскольникова именно Франсиса Юстера? Во-первых, потому, что он потрясающе талантлив и всегда был одним из моих любимейших учеников. Если взять историю его жизни, то он сам вполне мог бы стать одним из персонажей Достоевского. А во-вторых, Юстер, словно уайльдовский Дориан Грей, не знает возраста: ему уже за пятый десяток, а внешне Франсис по-прежнему студент консерватории. И еще одна важная деталь: предки Юстера, как и мои, вынуждены были когда-то уехать из России. Как и у меня, «русскость» у Франсиса Юстера в душе, в самой его сути».

«Русской гвардией парижской сцены» назвал несколько лет назад журнал «Мари Франс» режиссеров Робера Оссейна, Ариан Мнушкин и Питера Брука. И не без повода -- все трое потомки российских эмигрантов первой волны. Того самого могучего шквала, который выплеснул между двумя войнами на французские берега Питоевых и Шаляпина, Балашову и Вакхевича, Балиева и Соколова, братьев Мозжухиных и Волкова, Надеждина и Римского, Лошакова и Турянского, Кованько и Колина... Невероятные таланты, давшие свежий импульс французским кино и театру. «Кому, как не нам, вечным кочевникам, рисковать в столь опасном ремесле, как кино и театр», -- сказал однажды Робер Оссейн. Кто знает, может, в этих словах скрывается ключ к пониманию если не всей его жизни, то очень многого в ней?

«Когда я впервые увидел Марину Влади, она была совсем ребенком, -- вспоминает Робер Оссейн. -- Я хорошо знал ее старших сестер: уважал ум и такт Ольги Байдар-Поляковой, дружил с Элен Валлье, играл в театре «Старая голубятня» вместе с Одиль Версуа... Марину же впервые увидел «маленькой мышкой» -- балеринкой в парижской «Опере». Беленькая, розовая, острая на язычок! К пятнадцати годам Марина была дьявольски красива! Я был старше на десять лет, но при ней робел словно мальчишка. Вся моя ложа в театре пестрела ее фотографиями. Я готов был на что угодно, лишь бы обратить на себя ее внимание. Уловка оказалась удачной: я предложил Марине главную роль в моем первом самостоятельном фильме по пьесе моего друга Фредерика Дара (сегодня под псевдонимом Сан-Антонио он один из наиболее читаемых авторов детективов в мире. -- Ред.). «Негодяи идут в ад» был нашим первым с Мариной совместным фильмом. И полным успехом!.. И тут Жорж Лампен пригласил нас сняться в «Преступлении и наказании». Марина играла Сонечку Мармеладову, переименованную на французский манер в Лили, а я -- Раскольникова... И вот теперь, полвека спустя, я вновь обратился к великому Достоевскому. Неужто моя жизнь уже сделала полный оборот? Мне ведь так не хочется осознавать, что всему на свете пришла пора возвращаться на круги своя!..»