В Германии каждый уважающий себя оперный театр хочет иметь в репертуаре вагнеровскую тетралогию «Кольцо нибелунга». Времена, когда лучше всех на свете Вагнера ставили в Байройте, увы, прошли, интересные прочтения «Кольца» рождаются необязательно на самых больших сценах. Фрайбургский театр себя уважает, здесь издавна обосновываются молодые перспективные дирижеры, которые прыгают отсюда, как с трамплина, в большую международную карьеру. Достаточно назвать успешных Доналда Ранниклса и Кваме Райяна. И режиссеров здесь привлекают зачастую не столько раскрученных, сколько перспективных, с новыми идеями.

Именно таков случай «Валькирии» -- первого дня тетралогии. Все посетившие спектакль немецкие и швейцарские критики назвали его настоящей сенсацией. Я могу к этому мнению с удовольствием присоединиться. При том, что посмотрел в этом сезоне не менее двадцати оперных спектаклей в Германии, Франции и Бельгии, в основном в театрах «первого положения», эту «Валькирию» смело назову лучшей из виденных мною постановок. Ее успех обусловлен не праздными ухищрениями или пустыми мудрствованиями, не чудесами сценографии и не сногсшибательными спецэффектами, но ясной художественной мыслью режиссера, дирижерской устремленностью к эмоциональности и драматизму и безоглядной певческой самоотдачей.

Режиссер Франк Хильбрих и сценограф Фолькер Тиле создали новый мир, где музыка Вагнера разместилась, как в своем естественном жилище. Удивительно, что слово «концепция» даже как будто оскорбило бы эту постановку. При ее безусловной театральной «сделанности», безупречной внешней структурированности нас не покидает ощущение естественности, органичной самодостаточности, всякий новый виток режиссерской мысли мы воспринимаем как путь к новому, не засоренному стереотипами восприятию музыки.

Первое действие, в котором брат и сестра Зигмунд и Зиглинда находят друг друга и становятся супругами, проходит в трех комнатах дома Хундинга, и каждому персонажу до поры до времени дан словно бы отдельный отсек. Но сила притяжения между юношей и молодой женщиной оказывается столь сильной (мы отчетливо понимаем по всему диапазону их телесных контактов, что они в детстве были неразлучны и теперь на новом этапе личностного развития восстанавливают утраченное сродство), что одна из перегородок оказывается прорванной, и препятствия для празднования союза -- родственного и любовного одновременно -- счищаются с действительности, как шелуха. Посреди центральной комнаты стоит диван, и что-то в нем не в порядке, он не складывается как следует, и там, внутри него, скрыт застрявший заветный меч. Зиглинда садится перед раскрытым диваном в позе лотоса спиной к залу, и Зигмунд вынимает мощным движением меч, как будто из лона сестры (режиссер здесь внимателен к ритуальному языку, которым пользуется Вагнер в либретто, он словно указывает на идентичность слов, обозначающих щель в дереве и женский половой орган).

Надо сразу сказать, что музыкальный ряд держит нас с самого начала в предельном напряжении. Нас втягивают в эту историю с разных сторон, заставляют воспринимать ее не отстраненно, а как часть нашей жизни. Филармонический оркестр Фрайбурга звучит плотно, насыщенно, дышит единым дыханием (музыкальный руководитель спектакля Герхард Марксон, дирижер Лутц Радемахер), выразительность и ясность каждой детали поставлены во главу угла. Внешние облики и певческие возможности двух детей Вотана (пылкого испанца Хермана Вильяра -- Зигмунда и способной на полную самоотдачу немки Сигрун Шелл -- Зиглинды) настолько органично вписываются в действие, что происходящее приближается к нам неправдоподобным образом. Редко сегодняшний психологический театр достигает такого безоговорочного результата.

Во втором действии тот же интерьер представлен единым нераздельным жилым пространством. Это детская -- в ней школьница Брунгильда (безупречно интонирующая партию пухловатая Сабина Хогреф) с белобрысыми косичками, в синем платьице английского типа в цветочек играет в куклы, здесь у нее есть и кукольный домик -- макет жилища первого акта, в котором, как Барби и Кен, живут маленькие Зигмунд и Зиглинда. Здесь папа Вотан и дочка Брунгильда кидаются друг в друга куклами -- маленькие валькирии идут в дело, и в своих «Хойотохо» школьница сопровождает бросок каждой куколки высоким до. Здесь ненавидящая все это пространство бойких громкоголосых падчериц дама Фрикка (безупречно поющая Аня Юнг) с поджатыми губами добивается своего права на неоспоримое первенство как законная жена и навсегда вынимает из кукольного домика Кена-Зигмунда. И здесь Вотан (худой, двухметроворостый Фроде Олсен с седым хвостиком на затылке), все мужское достоинство которого, кажется, осталось лишь в джентльменском внешнем лоске, сдает своего любимого сына. И внушает Брунгильде, которая по своей тинейджерской прямолинейности не может так быстро сдать позиции, как надо впредь себя вести по отношению к сводному брату. Бурные реакции не заставляют себя ждать. Поединок Хундинга и Зигмунда начинается у нас на глазах и завершается после грубого вмешательства Вотана из-за стены, и вот уже жлобский Хундинг выходит на сцену, оттирая носовым платком кровь Зигмунда со своих рук... А боковые стены жилища между тем уже уехали в глубь сцены, и жилище стало «ничьей землей», оголенным пустым пространством.

В третьем акте оставшаяся видной нам стена оказывается гранью куба, завешанного непрозрачным пластиком. Что там, внутри, до поры до времени не показывают. Пока что полет валькирий -- это динамичные, озорные игры злых девочек с «матюгальниками» и куклами в человеческий рост, подозрительно похожими на холеного отца. Но вот является беглая Брунгильда с еле живой Зиглиндой, и мы видим внутреннее пространство этого куба. Здесь по периферии лежат матрасы, на которых ночуют валькирии-гимназистки (все как одна в тех же платьицах в цветочек, все как одна с беленькими косичками), а в центре, на постаменте, свалены в кучу тела героев -- «ремейков» любимого и неповторимого папочки. Валькирии (все восемь как одна внятно и стильно поющие) в сцене спора показывают свою личностную незрелость -- они в отличие от повзрослевшей у нас на глазах, распустившей косы Брунгильды не готовы преступить правила поведения, предписанные отцом. Злые девочки блюдут свое миропостроение по законам мультиков -- феномен, хорошо нам знакомый.

Вся сцена объяснения Вотана и Брунгильды пронимает нас до глубины. Мы видим взаимную любовь невероятного накала, любовь на генетическом, молекулярном уровне, когда каждое соприкосновение рождает душевную дрожь. И вот финал -- отец-лузер заставляет дочь снова заплести косички, укладывает ее на постамент для «героев» и ставит по периметру подиума церковные свечи-вазочки, словно совершая страшный похоронный ритуал. И пока звучит музыка огня, он все носит и носит свечи на постамент, вынимая их из коробок, и мы чувствуем, как ноет его душа, как ему муторно и гадко.

Фрайбургская «Валькирия» с ее заново сочиненным миром долго не отпускает воображение и память, и в ритмах обычной жизни нам вдруг снова являются образы, так глубоко высвеченные на сцене Франком Хильбрихом. Потому что есть в этой истории много горьких и ясных мыслей про нас, грешных.