Год назад на заключительном гала-концерте Владимир Малахов показал фрагмент из «Манон» с Дианой Вишневой в качестве обещания вернуться в Петербург. Слово он сдержал и в воскресенье, в предпоследний день нынешнего феста, станцевал спектакль целиком. Его партнершей стала Жанна Аюпова, балерина обаятельная и негромкая. Карьера ее часто попадает в тень более харизматичных и решительных коллег, но Аюпову привечают первоклассные танцовщики и хореографы, ценящие в балеринах профессиональную выучку, незлобивый нрав и способность к диалогу (понимаемую как способность слушать партнера). Так выбрал ее для дуэта в «Сильфиде» Нуреев в свой прощальный приезд в Мариинку; так Ноймайер поставил ее в свои балеты; так Малахов сделал ее своей Манон.

И не ошибся: из Аюповой-Манон не летели искры кокетства и озорства, как то было с Вишневой, она не заслоняла собой партнера, но в ее лукавой партии обнаружилась нежная кантилена, очень точно «пропетая» ногами. Именно такая Манон и могла бы увлечь де Грие, каким его сделал Малахов, -- не воспитанника философского факультета, готовившегося к духовной карьере и прошедшего этапы большого пути шулера и убийцы, а скорее юного поэта, придумавшего себе возлюбленную, увидевшего в естественной девушке неземной идеал. Малахова вдохновлял Ленский. Не персонаж знаменитого драмбалета Крэнко, а пушкинский Ленский, точнее его привычный образ в массовом сознании.

Этот де Грие восторжен и немного смешон; все чувства его чрезмерны; он моралист. На постоялом дворе, до знакомства с Манон, одну из пристающих девиц отодвигает рукой, не глядя, -- подобные существа не заслуживают высокого звания человека. Во втором акте в компании игроков и шлюх озирается, как провинциал. Глядя на Манон, в буквальном смысле идущую по рукам, чуть не плачет. За шпагу хватается почти в истерике и фехтует по-детски (спасает его только сюжет, согласно которому де Грие не погибает; в настоящем поединке его убили бы десять раз -- вот вам и разница между Пушкиным и сентиментальным балетом). Срывающиеся туры де Грие были результатом перегрузки артиста, одновременно служащего в трех театрах (ABT, Штутгарт, Вена) , но выглядели цитатами из сочинений Ленского.

Третий акт, который так любят все балерины и премьеры (по их требованиям и ставят этот довольно старомодный спектакль во всех театрах мира -- каждая прима хочет примерить на себя парик с живописным колтуном и умереть в болоте, каждый премьер хочет отрыдать над ее хладным трупом), Малахов провел без срывов (над трупом только что убитого надзирателя прыгал просто блестяще) и с прежней интенсивностью чувств. Хореограф Кеннет Макмиллан в отличие от аббата Прево не описал похорон Манон, тюремного заключения де Грие и его возвращения в Гавр; без сомнения, четвертый акт патетических страданий удался бы Малахову еще больше.