Анатолий Игнатьевич Приставкин не дожил до семидесяти семи лет. У него было страшное детство: в военную пору мальчик остался без родителей и попал в детский дом. Ужас тогдашнего существования (жестокость и корыстолюбие взрослых начальников и полное бесправие малолеток, бесконечно унижающее человеческое достоинство и зачастую взращивающее ответную свирепость) он запомнил навсегда. У подростка хватило сил преодолеть навязываемый обстоятельствами выбор -- быть растоптанным или превратиться в зверя; он своевольно покинул педагогический застенок. Жил голодно и трудно, но на дно не опустился. Приставкин хотел стать писателем -- и стал им. Отслужив в армии, поступил в Литературный институт, который закончил в 1959 году. Надо вдуматься, какими душевными (да и физическими) усилиями был оплачен этот приход в литературу.

В 60--70-е годы Приставкин пишет приметные, хотя и не слишком «громкие» книги, чередуя истории с производственным оттенком («Записки моего современника», цикл «ангарских» повестей -- еще студентом писатель побывал на строительстве Братской ГЭС) и лирическую, пейзажно-поэтическую прозу («Селигер Селигерович»). Тема искореженного детства возникает в горькой, хоть и снабженной просветленным финалом повести «Солдат и мальчик» (1977). Написанный в середине 70-х социальный роман «Вор-городок» претерпел изрядные цензурные мытарства и был опубликован под нейтральным названием (урезали первое слово), сильного резонанса он, однако, не вызвал.

В начале 80-х в литературной среде начали циркулировать слухи о новой, законченной в 1981 году повести Приставкина. Абсолютно запретной была сама тема -- сталинская расправа с народами Северного Кавказа. Обычно рассказывающие о повести, тему эту обозначив, добавляли: такое едва ли напечатают. И формально были правы -- не только взрывоопасный (а потому трусливо табуированный властью) сюжет, но и весь строй повести о противоборстве человеческой чистоты (воплощенной в детях) и тоталитарного насилия, презрения к личности, своекорыстной жестокости был совершенно неуместен в расползающемся царстве недальновидного лицемерия и циничного равнодушия. Повесть «Ночевала тучка золотая...» была напечатана в 1987 году «Знаменем», что стало впечатляющим общественным событием. Меж тем достоинства этой, не случайно озаглавленной строкой Лермонтова печальной истории отнюдь не сводились к «чеченской» теме. В повести клокотали гнев и жажда справедливости, но не менее были важны душевная мягкость, непоказное сострадание к жертвам зла, поэтическая теплота. Чистота детского духа и таинственная гармония природного мира были прописаны здесь не менее впечатляюще, чем чудовищные преступления советского режима и взращенных им злобных и патологически эгоистичных рабов-хозяев. Всемирный успех этой бесспорно лучшей книги Приставкина был, разумеется, поддержан перестроечной эйфорией, но отнюдь не ею одной обусловлен.

В 90-е годы Анатолий Приставкин возглавлял комиссию по помилованию при президенте Российской Федерации. Когда будет написана история этой комиссии (а это рано или поздно случится), станет ясно, какую поистине великую роль сыграла она в истории нашего общества. Борьба за жизнь тех, кто был осужден (пусть в соответствии с законом) на небытие, вводила в развращенное десятилетиями коммунистической бесчеловечности общественное сознание простую и великую мысль о бесценности всякой человеческой жизни. Комиссия спасала приговоренных к высшей мере от смерти и одновременно напоминала о непреложности заповеди «Не убий». Приверженцы «воспитания убийством» не сдают (и не намерены сдавать) своих позиций, но все же Россия соблюдает мораторий на смертную казнь. В том немалая заслуга всех членов комиссии по помилованию (уже давно распущенной, хотя дела для нее в сегодняшней России, увы, очень много) и ее председателя Анатолия Приставкина.

Согласно самодовольной «логике» насилия, черные детдомовские годы должны были вывихнуть душу ребенка, напитать ее ненавистью к миру и презрением ко всякому «другому», настроить на волчий лад. Судьба автора повести «Ночевала тучка золотая...» неопровержимо доказывает: логика насилия не только бесчеловечна, но и лжива. Анатолий Приставкин не забыл свою детскую боль (хотя, быть может, в счастливую пору литературного дебюта и пытался уйти от нее), он понял, что боль у всех одна (ибо род человеческий един), и потому в наш жестокий век избрал милосердие. Светлая ему память.