Уже около двадцати лет канадский авангардист Гай Мэддин снимает так, словно развитие кино остановилось годах в 30-х, в крайнем случае в 40-х. А если оно все же развивалось, то, как дерево в притче писателя Михаила Соковнина, вместо того чтобы расти вверх, росло внутрь себя, стараясь дойти до собственного корня. Его фильмы за редким исключением черно-белые и немые. Он искусственно ухудшает изображение, добиваясь не столько эффекта старой пленки, сколько своеобразной нездешности -- действие его фильмов разворачивается в каком-то мифологическом пространстве, сформированном кинематографом 20-х -- 30-х. Старые стили у Мэддина плавятся, смешиваются, достигают шизофренической точки кипения. Так происходит с немецким экспрессионизмом в его полнометражном дебюте «Сказки госпиталя Гимли», с советским авангардом в «Сердце мира», с ранней голливудской мелодрамой в главном мэддиновском шедевре, тоже демонстрировавшемся пару лет назад на ММКФ -- «Самой печальной музыке на свете» и т.д.

Как и других режиссеров, отказывающихся от классического повествования ради сюжетов-снов, творчество Мэддина часто пытаются проинтерпретировать с околофрейдистских позиций. Это отлично выходит, скажем, с Дэвидом Линчем, но в применении к Мэддину выглядит большой натяжкой. Если его фильмы и имеют отношение к подсознанию, то не человеческому, а подсознанию самого кинематографа. Единственный честный способ восприятия этого кино -- недоумение перед иной формой жизни, завороженное в нее вглядывание.

Однако два года назад Мэддин, опровергая вышесказанное, снял «Врезалось в память» -- фильм по мотивам собственных детских воспоминаний. Психоаналитическая установка задается с самого начала: тридцатилетний маляр по имени Гай Мэддин прибывает на родной остров и впервые за много лет начинает вспоминать детство. Оно прошло в причудливых обстоятельствах. Авторитарная мать Гая содержала сиротский приют, а отец пропадал целыми днями в своей лаборатории, где ставил странные и страшные опыты. Сироты жили в постоянном трепете, и небезосновательно. Разобраться в том, что происходило на острове, рискнули знаменитые брат и сестра, персонажи детских детективных романов -- Ченс и Вэнди Хэйл. Однако расследование повлекло за собой трагедию, и даже не одну.

Переходы героев из мужского состояния в женское, из живого -- в мертвое, и обратно; мать, надзирающая из огромной раковины за своими детьми и подопечными; агрессивно врывающийся в действие отец -- все это похоже на кропотливую попытку экранизации самой идеи детской травмы. Но, впрямую обращаясь наконец к фрейдистским темам, Мэддин их откровенно пародирует -- доводит до такого же призрачного состояния, в каком пребывают у него сюжет, миф и все остальные компоненты фильмостроения, вплоть до отдельного кадра.

Особую интимность придает картине «Врезалось в память» одно обстоятельство. Как почти все его старшие родственники и некоторые герои предыдущих фильмов, режиссер в последнее время начал терять зрение. Сознавая это обстоятельство, фильм о памяти волей-неволей начинаешь воспринимать отчасти как творческое завещание. И тут становится важным обращение Мэддина собственно с воспоминаниями. Прибыв домой, маляр Гай Мэддин (как ни странно, это автобиографическая деталь -- режиссер правда работал маляром в юности) начинает густо замазывать стены белой краской, чтобы не оставить на них ни следа прошедшего. Может быть, в этом ключ к отношениям Мэддина с прошлым -- и собственным, и кинематографа, на протяжении всей карьеры им заговариваемого, перечеркиваемого. По Мэддину, работа художника -- и режиссера, и маляра -- не столько в воспоминании, сколько в активном процессе забвения. Переиначивая название фильма, это можно было бы назвать «вырезанием» памяти.