Говорят, что бородатый бродяга Будю, которого играет Бонавантюр Гакон в клоунском моноспектакле, только что показанном на фестивале «Другого театра», пришел из фильма Жана Ренуара 1932 года «Будю, спасенный из воды». Да только там спасенному самоубийце начинало везти, а тут ничего похожего.

Будю -- клоун-бомж, одетый в многослойные грязные обноски, но с традиционным красным шариком на носу и белыми кругами вокруг глаз. Впрочем, ничего, кроме шарика, не говорит о том, что перед нами клоунское шоу -- это очень-очень грустная история. Будю выходит на сцену, где стоят лишь стол со стулом да ведро, набитое всякой дребеденью, совершенно пьяный. Он долго не может начать говорить, потому что все время пытается картинно опереться о край стола, а рука срывается, и он падает. Будю шепеляво бормочет себе в бороду: «Я злой, я злюка» -- и будто бы припоминает о себе всякие страшные истории, но кажется, что это он сам себя уговаривает и утешает. Он описывает, как увидел девочку, «маленькую такую, с косичками, в таких носочках, с корзиночкой, которую дала мама», и рассказывает, как он сжал ее шейку руками и как бросил в пещеру, а девочка боялась и звала маму, как он кипятил воду, как девочку сварил и что потом остаются острые косточки, которыми можно выковырять мясо, застрявшее между зубами. Но все это Будю рассказывает так, что ясно, что это не он мучил маленьких девочек, а они его обижали, и хорошо было бы их за это съесть.

Еще он достает откуда-то сковородку и рассказывает о том, как он ее любит, как на ней хорошо что-нибудь готовить, но когда в гастрономических мечтах распаляется, доходя почти до экстаза, то становится ясно, что готовить на ней ему особенно нечего. И финал рассказа о любимой сковородочке, где оказывается, что она рано или поздно почему-то ржавеет и тогда из дырок масло льется под ноги, приобретает трагические обертоны.

У нас традиций такой клоунады практически нет, наши редкие печальные клоуны -- скорее трогательные растяпы или нежные неудачники. А Будю угрюм и сердит, хотя это и угрюмость человека, которого никто не хочет выслушать. Семь лет назад к нам на театральную Олимпиаду уже приезжали непривычные клоуны из Европы: американец из Голландии Джанго Эдвардс -- артист невероятного напора и низового юмора пивных (надо было посмотреть, как поклонники светлого философа Полунина, краснея, хохотали над шутками про яйца и над тем, как Джанго музыкально пукал). И грандиозный «взбесившийся клерк» -- испанский скандалист Лео Басси с клоунадой издевательской, жесткой и без всяких красных шариков на носу. Похожий на функционера Басси -- плотный, в костюме, роговых очках и с кейсом -- обливал зрителей водой, разбивал молотом на авансцене арбуз, забрызгивая весь зал, грозился устроить аутодафе, поливая себя, всю сцену и первые ряды бензином и демонстрируя, как вспыхивает одна из лужиц (это, конечно, оказалось трюком, но выглядело убедительно), и все время держал в невероятном напряжении зал. «Ну что, напряглись задницы?» -- вопрошал он. В конце он разделся, вымазался с ног до головы жидким медом, обсыпался перьями и собрался выйти в зал обниматься со зрителями. Но не стал.

Пьяный собственным несчастьем Будю играет со смертью: он со страшным звоном лупит себя прохудившейся сковородкой по башке, он опасно кидает нож и вилку, он откусывает кусок стеклянного бокала и долго им хрустит, рассыпая вокруг осколки и признаваясь, что оказалось невкусно -- «вкус старой крови в горле». Он уверяет, что иногда сочиняет стихи, но когда читает, в них оказываются одни междометия, он играет на скрипке, но это тоже не слишком утешает. Он говорит, что вообще-то уже хочется покончить со всем, но все падения со стола заканчиваются лишь грохотом. Он хочет умереть как будто назло, как будто чтобы взять реванш над неудавшейся жизнью, в этом есть что-то детское: «Назло маме отморожу уши». И последним трюком в программе становится езда на роликах, которые он крепко приматывает скотчем к ногам в обрывках носков. Разгоняясь, врезается в мебель, сбивает со стула сидящую в уголке сцены переводчицу, вмазывается в первый ряд зрителей и, хватая их за ноги, чтобы подняться, бурчит: «Кажется, сейчас меня вырвет». В дикой езде с разъезжающимися ногами Будю впечатывается во все углы и стены и в конце концов рушится на пол, да так и остается лежать неподвижно. Но никто уже не смеется.