Второй день балетного фестиваля «Мариинский» дирекция отдала программе, составленной из фокинских балетов. Солировали приглашенные звезды -- премьер American Ballet Theatre Владимир Малахов танцевал «Шопениану» и «Петрушку», премьер Большого театра Николай Цискаридзе был Золотым рабом в «Шехеразаде». Четыре часа на сцене Мариинки были посвящены двум людям, с Мариинкой связанным, но все же осуществившим себя вне ее стен, -- Фокину и Нижинскому.

С Фокиным, как известно, все непросто. Хореограф сочинил около ста балетов, из них по традиции «из ног в ноги», хранящей достоверность текста, передавалась лишь «Шопениана». В российской сценической истории «Петрушки» зияют сорокалетние перерывы, но тут все же можно предположить, что сходство с оригиналом имеется: два года назад спектакль в Мариинке ставил балетмейстер-реставратор Сергей Вихарев. «Шехеразада» же является просто вольной фантазией на фокинские темы, сотворенной Андрисом Лиепой восемь лет назад для антрепризы и перенесенной затем на петербургскую сцену. А поскольку нет памяти поколений, то танцовщики делают каждый своего Фокина (впрочем, и «память» его не спасает: «Лебедь» у трагически-сдержанной Лопаткиной и пышно-патетической Махалиной всегда умирает по-разному, причем разнится не трактовка, а сам текст).

Фокина, надо сказать, вольности с его балетами (случавшиеся и при жизни хореографа) страшно раздражали. Малахов ему бы понравился: у него не было отсебятины. Каждое движение танцовщика в «Шопениане» -- фокинской рефлексии на тему балетного романтизма начала девятнадцатого века -- было задумчиво-музыкальным; жанр элегии был понят и точно воспроизведен. Элегией звучал у Малахова и «Петрушка» -- поэма отчаяния и безнадежного бунта. Страдающая от неразделенной любви кукла не бросалась на стенку своего театрика-тюрьмы, а аккуратненько в нее втыкалась. И быть убитым счастливым соперником Арапом малаховский Петрушка старался тоже как можно аккуратнее. Впрочем, технически артист был почти безупречен, и сосредоточенность на тексте в ущерб артистизму можно отнести за счет дебюта: этой партии в репертуаре звезды раньше не было, он готовил ее специально к фестивалю.

У Цискаридзе условия были несколько более благоприятны: Золотого раба он уже танцевал и с «Имперским русским балетом», и в Лондоне на гастролях с Мариинкой. Но он «выяснял отношения» не с фокинским размытым мифом (что на материале «Шехеразады» невозможно), а с зафиксированным в массовом сознании и даже затертым мифом Нижинского, первого исполнителя главной роли. Спектакль в честь мифа о «наивном гении» -- вот что увидел Петербург на этом фесте.

На «наивность» работала детская восторженность, дикарская резкость движений. Цискаридзе обхватывал колени партнерши (Ирма Ниорадзе) так, словно перед негром Золотым рабом был предназначенный для поклонения идол, а не искавшая приключений обитательница гарема. А на «гениальность» -- роскошные, легкие, вздымающиеся над сценой прыжки и в бешеном темпе скрученный большой пируэт.

Малахов и Цискаридзе, танцевавшие в честь двух великих имен в истории балета, мимоходом прославили третье имя. Петр Пестов, выучивший обоих артистов и еще немалую плеяду первоклассных танцовщиков, достоин не меньшего поклонения. Но он живет сейчас в Германии. Его тоже -- как Фокина и Нижинского в свое время -- Россия очень важной персоной в искусстве не сочла.