Вечер, пышно названный в честь Людовика XIV, в царствование которого и появился балет как вид искусства, не имел ничего общего с церемонными придворными танцами. Собиравший этот концерт хореограф Никита Дмитриевский задался целью составить карту современной хореографии и поставил в программу только сочинения сегодняшних балетмейстеров (сделав маленькое исключение для Джорджа Баланчина с его «Аполлоном Мусагетом», но это почти декларация в духе «мистер Би всегда современен»). Форсайт и Ноймайер -- обозначение вершин ландшафта. Далее сам Дмитриевский, Юрий Посохов, Алексей Ратманский, Алексей Мирошниченко, Анастасия Кадрулева, Борис Эйфман -- работа картографа весьма тщательна.

Посоховская «Магриттомания» была представлена центральным дуэтом -- тем, что был вдохновлен картиной Магритта «Любовники» (где лица мужчины и женщины закрыты тканью). Дуэт этот, полный свойственной Магритту скрытой истерики и явного виртуозного мастерства, станцевали Екатерина Шипулина и Дмитрий Белоголовцев. Балерина кидала ноги вверх, как ножи, как отчаянные фразы, танцовщик воспроизводил чисто физическую мужскую надежность -- и душевную подвижность, дрожащую нежность, нервную неуверенность в себе. Балет исчез из репертуара Большого без особых объявлений -- и нынешний концерт заставил об этом пожалеть.

При этом вот эта исчезнувшая уже «Магриттомания» оказалась единственной посланницей Большого в программе современной хореографии. В основном эту хореографию представляла Мариинка -- что, впрочем, неудивительно: в петербургском театре начали понимать, что живут в ХХ веке еще до того, как этот век закончился.

И форсайтовский дуэт из In the middle, somewhat elevated, в котором Виктория Терешкина разворачивалась в дуэли-драке с изяществом Черной Мамбы, и баланчинский «Аполлон», уже присвоенный, обжитой настолько, что стал какой-то домашней повестью о кокетливой девчонке Терпсихоре (Евгения Образцова) и могучем парне из соседнего двора с гордой кличкой Аполлон (обладатель мощного прыжка Михаил Лобухин, пренебрегающий изящными манерами). И Reverence Дэвида Доусона, в котором тот же Лобухин был абсолютно на своем месте -- мускульный напор был слегка затушеван вязкой, медитативной, почти ностальгической хореографией. Все эти сочинения создавали ощущение плотности пространства, внятности, заполненности его -- никаких там пустых ветров, что летали еще в конце восьмидесятых меж одинокими громадами сочинений Мариуса Петипа. И творения новых отечественных хореографов -- вполне разностильные -- смотрелись органичной частью пейзажа.

Ну да, вот вам и эйфмановское неизбывное болото -- снова Чекист (Юрий Ананян) из «Красной Жизели» мучает экстатическую Балерину (Елену Кузьмину). Садомазо, конечно, -- девушка все льнет к его сапогам, а он ломает ее и крутит, как метатель молота, -- глядишь, сейчас швырнет. Вот странный, ненадежный грунт сочинений самого Дмитриевского -- то обозначится уверенная солнечная дорожка «Битми» (дуэт на музыку Tiger lilies, где Яна Селина и Михаил Лобухин изысканно дурачатся, изображая отвязных кислотных персонажей), то не продерешься сквозь Le vide (на музыку группы «Апокалиптика»), что танцуют те же эйфмановские солисты, и кажется, что тем же Эйфманом весь этот надрыв и сотворен. Гладкое «Адажио» Мирошниченко -- текст напоминает поле, с которого снято три урожая подряд, и там уже ничего живого не осталось (Андрей Меркурьев честно изображал «этапы большого пути танцовщика», но жизнь у этого гипотетического танцовщика была чрезвычайно унылой). «Харон» Анастасии Кадрулевой, что упорно греб посуху -- только, кажется, не в лодке, а преодолевал Стикс вплавь (роль досталась Антону Пимонову). Но главным событием вечера стало выступление двух гамбургских солистов во фрагменте из балета Джона Ноймайера.

Две песни Саймона и Горфункеля Old friends и Bridge over troubled water стали основой для сентиментального посвящения Морису Бежару. Балет был поставлен несколько лет назад, когда Бежар еще был жив, и в тексте нет никаких «поминальных» интонаций. Но есть воспоминание об ушедшей молодости; общей молодости, несмотря на разницу в возрасте (Ноймайер существенно младше). В привычную Ноймайеру чуть надломленную вязь вплетаются чисто бежаровские па, воспоминания о его «Греческих танцах». И два танцовщика -- Иван Урбан и Арсен Меграбян -- без напряжения передают вот это чувство братства, родного плеча рядом. Никакого пафоса, один в Гамбурге, другой в Брюсселе, обоих мотает по всему миру, но всегда есть вот это чувство, что оба рядом, руки на плечах друг друга, как в сиртаки. Были рядом. Ну и есть, собственно говоря. Зал устроил овацию и начал шушукаться: мол, как это режиссер поставил этот дуэт в центр программы, невозможно же вслед за ним выходить на сцену. Но концерт продолжился, и оказалось, что Ноймайер никому все-таки не помешал. (И Доусон, и Дмитриевский, и Форсайт были уже после.) То есть вот вершина была нанесена на карту -- и обнаружилось, что она никому не заслоняет свет. Ноймайер, король-солнце, не мешает другим королям. Даже самым маленьким.