Произведения Ивана Шишкина выставлены до середины июля в тех самых залах корпуса Бенуа Русского музея, где недавно имела грандиозный успех экспозиция работ Архипа Куинджи. Кстати, два великих пейзажиста были не только современниками, но и часто встречались друг с другом, соперничая за студентов Академии художеств. Несмотря на общую любовь к птицам и ненависть к их врагам кошкам, Иван Иванович и Архип Иванович имели разные характеры - балагур-грек не понимал богатыря из Елабуги Вятской губернии. О сказочной физической силе Шишкина ходили легенды: якобы железным мольбертом он мог срубать деревья, мешавшие картине, вдруг сложившейся в его воображении. По собственному признанию Ивана Ивановича, он был прост, желал обрести душевный мир и славе великого художника предпочитал одиночество.

Была ли живопись Шишкина богатырской - вот вопрос, который задаешь себе при осмотре выставки. Принцип показа сегодня избран тот же, что так удачно оправдал себя на «Куинджи» - отказ от хронологии ради репертуара волновавших художника тем. Залов для работ Шишкина предоставлено немного - всего три, и это решение представляется оправданным. Приемы живописного письма у Иван Ивановича большим разнообразием не отличаются. И слишком много усердно выписанных лесных далей и чащ могут наскучить. Поэтому большая часть картин осталась в запасниках, даже из числа присланных из Третьяковки.

Первый зал призван показать умение запечатлеть широту российских пространств, второй - мастерство изображения чащ, иногда оживляемых медведями, изображенных при помощи А. К. Савицкого. Будучи хорошим рисовальщиком, Шишкин еще при жизни не избежал упреков в повторяемости колорита бесчисленных рощ-чащ, написанных при полуденном солнце и преимущественно летом. Вдохновленный актуальными для своего времени стратегиями, Шишкин открыто использовал в работе достижения прогресса, предлагая ученикам проецировать фотографии на холст и затем их копировать. Сегодня этим методом пользуются почти все «артмейкеры».

Как и творения Айвазовского, шедевры Шишкина требуют много пространства, они хороши в небольших порциях, угрожая в противном случае затопить или завалить. Последний зал выставки в Русском музее имел миссию развеять это предубеждение, но едва ли это получилось, ибо кроме картины «Дождь в дубовом лесу» (1891), говорящей о намечаемом позднем дрейфе в сторону импрессионизма, ничего сенсационного обнаружить не удалось.

Завершает экспозицию «Дорога через рожь», «Рожь» же ее и открывает, словно иллюстрируя слова другого россиянина-пейзажиста, Л. Л. Каменева, писавшего Шишкину: «Ну его к черту и Оберланд, и всю Швейцарию, она у меня сидит во где! Чтобы писать ее, надо родиться швейцарцем или им сделаться, а я и во сне вижу наше русское раздолье с золотой рожью, реками, рощами и русской далью». Разноцветный ковролин на полу разложен таким образом, что напоминает дорожки сквозь лес.

Благодаря куратору С. Криводенченкову невольно отмечаешь про себя парадокс: ставшее самоцелью желание достичь максимального правдоподобия в случае с Шишкиным нередко демонстрирует свою искусственную, симуляционную природу.