Parsons dance company существует вот уже двадцать лет, но на гастроли в Россию приехала впервые -- нашим продюсерам такие шоу оказывались то не по карману, то не по формату. Сейчас знаменитую труппу привез Театр наций при поддержке посольства США, и именно им перепуганные бабушки-капельдинеры арендованного под гастроли Театра Пушкина обязаны такими, давно не виданными этой сценой аншлагами и восторженным молодежным визгом и свистом, заставляющим произносить тирады о временах и нравах. Да, принимали американцев бурно, но они того стоили.

Перед спектаклем была пресс-конференция, и, отвечая на вопрос об учителях, Дэвид Парсонс назвал двух людей очень несхожих -- Пола Тейлора и Мозеса Пендлтона. Первый -- один из столпов американского модерна, лепивший свои спектакли как скульптурные композиции, любовно прорисовывающий движения каждого мускула. Второй -- фокусник и авантюрист, в своих постановках уравнивающий людей и их отражения, жонглирующий световыми фокусами и запросто зрительно «отрезающий» фигурам на сцене головы или конечности, а то собирающий из нескольких танцовщиков какого-нибудь гигантского таракана. У Тейлора Парсонс десять лет танцевал; у Пендлтона тоже выступал как артист, но уже работал и постановщиком. Влияния того и другого вполне видны в сочинениях Парсонса, он и не думает их скрывать.

Любовь к световому трюку сплошь и рядом, но две миниатюры из шести, показанных в программе, просто на этих трюках построены. «Танец рук» -- пять танцовщиков выстроены в ряд, но скрыты в темноте, в свете бьющих из кулис прожекторов видны только руки. И эти руки, существующие будто отдельно от людей, сталкиваясь и разлетаясь, превращались во вьющиеся во тьме языки огня, в рычаги, толкающие паровозные колеса, в элегический склон холма, по которому задумчиво бредет одинокий путешественник (еще одна рука, видная лишь до запястья, два пальца стали «ногами», все просто). Быстрый темп, мгновенные превращения, моментальная смена картинки -- в работе Парсонса есть что-то от первых лет кинематографа, когда не так важен сюжет, как чисто зрительный аттракцион.

Самый знаменитый из таких аттракционов сделан им еще двадцать пять лет назад -- «Пойманного» танцевали многие мировые звезды, в том числе Владимир Малахов. Возник этот номер из увлечения хореографа фотографией -- вот он и сделал нечто вроде слайд-шоу. Одинокий танцовщик на сцене и мелькающий свет стробоскопа -- чередуются краткие периоды тьмы и света, и каждый раз танцовщик оказывается застигнут в другой точке сцены. Сначала просто стоящим, затем висящим в воздухе: момент начала и конца прыжка не виден, глаз успевает заметить только высшую точку полета. Убрано усилие прыжка, оставлено только его чудо, и на гастролях в Москве крепенький солист труппы Мигель Квинонэс играл в это чудо ничуть не менее убедительно, чем эльфообразные мировые звезды.

В четырех других показанных нам одноактовках световые трюки тоже используются (начало и конец эпизода, например, обозначены контровым светом -- артисты кажутся лишь силуэтами на разноцветно освещенном заднике, этакими вырезанными из черной бумаги профилями), но все же не главенствуют. Тут главенствует танец, вольно собравший в себя джаз и рок-н-ролл, прихвативший парочку чисто балетных трюков. Танец этот может вдруг стать посвящением New York City Ballet, запросто посоревноваться с баланчинской труппой в пропевании классической музыки (как в «Бахиане»), а может воспроизвести какую-то вечеринку на бразильском пляже (как в Nascimento novo). Но и в той и в другой, и в прочих вещах будет соблюдена переданная еще от Дункан интонация модерна: танец не может быть мучением и мучением достигаться не может (сто лет назад спор шел с классическим балетом, актуален он и сейчас). Танец -- это естественное состояние человека, и все танцы -- это танцы на вечеринке. Ну просто некоторые занимаются этим лучше других. Но так радостно, так ненадменно, так захватывающе легко, что зал начинает, расшатывая стулья, притоптывать и приплясывать в такт. На вопрос какой-то трогательной девушки на пресс-конференции, согласился бы Парсонс поработать с Большим театром, он ответил: «Да, у меня даже есть что им предложить». Но вряд ли мы этого дождемся -- Большой наверняка перепугается за сохранность своих кресел.